Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – сеньор

Старик отступал по мере того, как я вылезал, наконец замер, глядя на меня снизу вверх, когда я выбрался и выпрямился во весь рост. Одна из страдающих бессонницей мышей металась по комнате, ее занесло мне навстречу, я отстранился, чтобы сдуру не плюхнулась на голову: есть мнение, что их ультразвуковые локаторы не распознают волосы как препятствие. Остальные, что на балке, еще не проснулись, но многие уже шевелятся, потягиваются, смешно топыря карликовые драконьи крылышки. На меня удивленно посматривали сонные мордочки. Одна широко и сладко зевнула, показав крохотный красный ротик. Блеснули сахарно-белые зубы.

Старик, одетый в длинную мантию с простыми и хвостатыми звездами, в теплой войлочной шляпе с широкими полями, смотрел на меня полными ужаса глазами. По-моему, на моем туповатом лице прочел свой приговор. Вернее, приговор своему делу, ибо я молод, силен, такому не нужен ни эликсир молодости, ни философский камень для превращения свинца в золото, ибо на пьянки накопленного злата хватит, а женщины с молодым и статным властелином замка и так в постель пойдут не просто охотно, а даже очень охотно…

– Ну и что? – спросил я холодно. – Своей нечестивой алхимией помогал злобному Галантлару удерживать замок в повиновении?

Я медленно подходил ближе, ноги едва находили место, куда опустить ступню. Поперечная балка проходит на ладонь над головой, можно бы не пригибаться даже с моим ростом, но на балке висит вниз головой, зацепившись задними лапами, такой толстенький шерстяной мешочек, стыдливо закрыв нежное пузико перепончатыми крылышками. Разбуженный моим нездешним голосом, приоткрыл один глаз, посмотрел на меня удивленно. Интересно, как я выгляжу в его восприятии вверх ногами. Я рассеянно, не сводя глаз с колдуна, почесал пальцем мохнатую спинку. Кожан зашипел и от удовольствия начал распускать крылья.

Глаза колдуна расширились. Он жалко пролепетал:

– Я всего лишь исследую свойства камня… Я служил Кестлеру Большому Мечу, служил Френлиру Синезубу, потом уже лорд Галантлар захватил этот замок, и я служил ему… Но я никого не убивал, не обижал, я все время сидел здесь, жил здесь…

– А кровь невинных младенцев? – спросил я строго.

Кожан балдел, глаза закатил, пасть распахнулась, зубы острые, как иголки, мышцы крыльев все расслаблялись, пока не растопырились вовсе и бессильно повисли. Я продолжал чесать ему спинку, все звери это обожают, самую злую собаку можно поймать на том, что почешешь ей спину, особенно поближе к хвосту, туда никто из них не достает зубами или лапами, страдает от бессилия и смотрит на каждого влажными от благодарности глазами, кто хотя бы разок там проведет ногтем.

Колдун проблеял жалко:

– Господин, какая кровь? Какие младенцы? Я не выхожу, у меня здесь свои исследования…

– Это что же, – спросил я подозрительно, – этих милых мышек душишь?

Он открыл и закрыл рот. Мой палец скреб кожана, тот тихонько повизгивал от счастья. Мышцы на задних лапах от балдежа все слабели, я видел, как коготки вот-вот расцепятся на балке, чуть отодвинулся. Кожан рухнул, не успел распростать крылья, как орел, позорно ударился об пол. А летучая мышь на полу вообще позорное зрелище. Рядом с нею ковыляющий, как утка, орел – воплощение грации.

Пока он барахтался, я поднял его и подбросил в воздух. Кожан растопырил крылья, сделал красивый пируэт, запоздало оправдываясь, вылетел в окно. Я проводил его взглядом, подошел к окну, выглянул. Замок внизу, как игрушечный, я свесил голову за подоконник, мороз пошел по коже уже в который раз за день. Я в башне, что расположена на длинном тонком шпиле, но что-то ни я, ни Сигизмунд, ни Зигфрид не заметили такой уж бросающейся в глаза особенности.

Голова закружилась, мне показалось, что внизу постройки дрогнули и подвинулись, поспешно отпрянул. Старик смотрел отчаянными глазами. На лице страх и безнадежность, все пропало, сейчас этот мордоворот начнет все бить и крушить. На него не подействовало защитное заклинание, нашел-таки, сволочь, тайный вход в башню, теперь все научные труды под хвост летучим мышам, а грузчиком на старости лет как-то в лом, да и коллеги засмеют…

Еще пара мышей сорвались с балки, пометались по комнате, бесшумно и ловко вылетели в окно, едва не задев мое лицо кожистыми крыльями. Колдун видел, что гнева на моем лице не отразилось, сам проводил летучих мышей ошарашенным взглядом, потом посмотрел еще более остолбенело на меня. В глазах затеплилась слабая надежда.

– Ваша милость, – проблеял он, – вы не… вы не…

– Что? – прервал я его.

– Эти… создания…

– Мыши? – переспросил я. Отмахнулся. – Мне по фигу твои хобби. Частная жизнь одно, работа – другое. Я знал одного, что вообще муравьев в квартире держал! Кто-то рыбок заводит, кто-то жаб или ящериц… А что касается летучих мышей… Не знаю, стоит ли к ним относиться хуже лишь потому, что их создал не сам творец, а один из его пророков – Христос? Наша церковь вообще называет Христа аватарой творца, если такой финт ушами можешь себе вообразить или представить. Прям индии какие-то! Так что можно считать, что и этих очаровательных зверюшек создал сам творец.

Я говорил с трудом, физически трудно обращаться к человеку намного старше себя на «ты», но я же феодал, благородная кость, а ученые в то время на уровне шутов, их за людей не считали, их кратковременный взлет начался только в восемнадцатом, продлился в девятнадцатом и закончился в двадцатом. В мое время они – снова шуты, а королями стали поп-звезды, тележурналисты и дизайнеры прокладок с крылышками.

Он сказал все еще пугливо, но уже с жадной торопливостью профессионала, что даже с петлей на шее пополняет свои знания:

– Я об этом не слыхал! Сам Христос в такой роли? Как это было? Я расскажу другим. Может, челядь не так бы шарахалась…

– Христос сорок дней, – сказал я нравоучительно, как говорил бы отец Совнарол, – и сорок ночей просидел в пещере над Иерихоном, когда продумывал в деталях концепцию нового учения. Только его пещера оказалась под обрывом, что закрывал западную часть неба, и он не знал, когда молиться на заходе солнца. А это, как догадываешься, крайне важно для ритуалов… Вот-вот, я тоже думаю, ну прям жизненно важно. Однажды поднялся на вершину горы, дождался, когда солнце скрылось за краем земли, начертил в пыли эти вот линии, довольно изящные, верно? И вдохнул жизнь, и сказал нашим крыланчикам: «Каждый вечер на закате солнца вылетайте из расщелины, где отныне будете жить, дабы знал я час молитвы…» Так что ты тоже, как Иисус Христос, среди мышей. И тоже молишься. Даже чем-то похожи оба, если вот так, в профиль. Постарше разве что лет на пятьдесят.

Он кивал, соглашался, но когда сравнил с Иисусом, смутился, посмотрел с подозрением, сильно ли издеваюсь, проговорил нерешительно: