Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Он снова ехал долго молча. Свиная морда посветлела, стала почти человечьей. В маленьких заплывших глазках проступило умиление, а губы сложились трубочкой, будто собирался засюсюкать.

– У меня дома жена, – ответил он.

Я пожал плечами.

– Ну и что?.. Она не узнает.

– Я ее люблю, – ответил он высокомерно.

Туман постепенно редел, а когда миновали лесок и выехали на простор, воздух был уже чист и прозрачен. Я вертел головой, поинтересовался:

– А дорогу верно указали?

– Отсюда до старого дуба, – ответил он, – это вот там, отсюда видно крону, – видите? Его еще зовут Дедом... А от него уже протоптанная дорога. Но когда спустимся в долину – придется лесами. По стране идут малые отряды войск Карла.

– Почему малые?

Он хмыкнул.

– Понятно же... Прокормиться легче.

Я скривился, опять у него все упирается в экономику, он тоже попал не в свой век. Конь подо мной уловил мое настроение, пошел вперед рысью.

На изогнутом, как старуха с больной поясницей, деревце сидела тощая нахохленная ворона. Мы подъехали, она покосилась злым глазом, отступила по ветке. Внизу наполовину ушел в топкую землю круглый металлический щит. Рядом оскаленный череп в рогатом шлеме, с другой стороны деревца – сломанный меч. Обломок зазубрен настолько, что деревцо проще спилить, чем рубить. Меч показался простым, но шлем украшен затейливой чеканкой. Щит тоже не простой, над ним поработали умелые оружейники.

– Щит паладина, – сказал Гендельсон печально.

– Я другое вижу, – буркнул я. – В этих краях нет недостатка в железе.

Гендельсон удивился:

– Железе?

– Ну да, – объяснил я. – Раньше, как щас помню, железо добывали с трудом! В болотах. Каждый кусочек ценили, пускали в переплавку. Вот так бросить... расточительство. Наверное, тот, который убил, сразу же от ран кончился... А потом его, видимо, вороны унесли. Крупные такие вороны...

Гендельсон посмотрел на меня с жалостью.

– Вы из таких бедных земель? – спросил он.

– Ну, – промямлил я, – не совсем чтоб уж очень, хоть дефолты, кризисы... А почему бедных?

– Так кто же станет собирать сломанные доспехи? – удивился он. – Меч сломан, шлем разрублен, щит надколот... Но даже если бы все цело, каждый сеньор снабжает свой отряд собственным оружием! С эмблемой этого сеньора на щитах.

– А-а, – сказал я ошарашенно, – вообще-то да, как мне это в голову не пришло...

Некоторое время ехали в молчании, каждый думал о своем, я посматривал на дерево, которое нам указали для ориентира, как вдруг кони наши разом испуганно захрапели. Под Гендельсоном встал как вкопанный, мой так и вовсе хотел было попятиться. Перед нами вспыхнуло красное облако, рассеялось в один миг, оставив женщину в кумачовой одежде. Ее пурпурные, как кровь, волосы незримый ветер развевал во все стороны, словно струи били снизу. Лицо бледное, чистое, на месте глаз большие темные впадины. Я старался рассмотреть глаза, но все лицо женщины казалось подернуто дымкой, как и ее фигура. Даже в волосах не различал от дельных прядей, а только красное пламя, раздуваемое ветром.

Она протянула мне рукоятью вверх, острием вниз совершенно черный меч. Прямой, длинный, ширина лезвия в два пальца. Ничем не примечательный, кроме странного цвета. Да еще рукоять хоть и обычная рифленая, но удивительно красного цвета, будто раскалена. Но женщина держит его свободно.

Я сказал, ибо молчать неловко:

– Красивый меч... Хорошая работа. Особенно это сочетание красного с черным! У кузнеца великолепный вкус.

Женщина сказала негромко:

– Это непростой меч. Он может сослужить тебе важную службу. Но ты должен взять на себя один обет...

Я спросил настороженно:

– Что за обет?

– Поклянись, что выполнишь...

Я покачал головой.

– Я очень не хотел бы давать опрометчивых обещаний...

– Поклянись, – повторила она, будто не слышала меня.

– Понимаете, – сказал я раздельно, – я такой чудак, что все же стараюсь выполнять свои обещания... даже не даю их сгоряча. Потому я крайне осторожен, поймите меня! Увы, я не хозяин своего слова, а раб...

Она прямо посмотрела мне в глаза, я содрогнулся.

– Ты говоришь, – произнесла она медленно, – не по-рыцарски... Даже простые мужчины так не говорят... Кто ты?

– Мыслящий тростник, – ответил я, – птица без перьев... и с плоскими ногами... животное, что жарит свою пищу... а также умеющее смеяться... побочный продукт любви... муха в бутылке... приговоренный быть свободным... есть дробь... душа, обремененная трупом... тот, кого располагают... и кто звучит горько...

Она рывком протянула мне меч:

– Он твой!

Я машинально взял меч, раскрыл рот для вопроса, но женщина исчезла, словно выключили свет. Меч заметно оттягивал руку, я все еще держал его по-дурацки, на вытянутой руке. Конь фыркнул и переступил с ноги на ногу. Я опомнился, опустил лезвием на ладонь другой руки. По черному лезвию пробежали синеватые искры. Слегка покачал лезвием из стороны в сторону, искры превратились в хвостатые звезды, что врывались из-за края в эту узкую звездную ночь и пропадали за другим краем.

Пальцы лежали на рукояти так, словно умелые ортопеды сделали слепок с моей ладони, а потом уже по ней выточили эту странную красную рукоять. Странную тем, что она не окрашена пурпуром, это сам металл раскален докрасна, однако пальцы не обжигает.

Гендельсон вскрикнул:

– Несчастный! Ты зачем взял?

Он торопливо забормотал молитву, выхватил из-аа пазухи крест и пустил коня вокруг меня по кругу, притопывая и время от времени возвышая голос. Я узнавал только знакомые слова всяких там «Домини», «Езус» и еще врубился в «Аминь». Меч в моих руках не кажется тяжелым, я обалдело рассматривал, не решаясь даже повертеть, проверяя на удобность.

– Но... он... оно дало... Я не успело... не успел отказаться.

– Несчастный, – повторил Гендельсон. В голосе вельможи звучало искреннее сострадание оставшегося на берегу, который смотрит, как его слугу черти утаскивают к котлу с кипящей смолой. – Нельзя было брать! Нельзя!.. Взяв этот сатанинский меч, вы взяли на себя и какие-то обязательства...

– Какие?

– Вы даже не узнали! Что за безрассудство, что за... Сэр Ричард, в некоторые редкие времена вы иногда казались мне почти разумным человеком. Даже для рыцаря. Но сейчас...

Я повертел меч, признался с досадой:

– Да, сглупил... В прошлый раз я получил в дар зеленый меч, который для себя называл Травяным.

Гендельсон морщился и считал, что это оскорбление для меча, его можно бы звать по меньшей мере Изумрудным или Разящим Изумруды. Тогда я попросту старый выщербленный меч сунул в мешок, а зеленый пристроил за спиной, но сейчас вот этот черный, я его сразу окрестил Ночным... какой оставить?

Поколебался, Травяной оставил за спиной, а Ночной перевязал тряпками и тоже сунул в мешок. Надо не забыть в ближайшем городке подобрать ножны.