Гай Орловский - Ричард Длинные Руки

Меня трясло, я с ужасом смотрел на стены города, где не видно стражей, на открытые ворота, даже не выбитые, а распахнутые настежь, но еще на дороге под подошвами захрустели кости и черепа, а когда миновал ворота, стало дурно от множества скелетов, среди которых много детских.

Я шел неслышно, но почему-то меня сопровождал звонкий цокот, словно за спиной шел по булыжной мостовой подкованный конь. Я ежился, поглядывал по сторонам, пугливо втягивал голову в плечи. Дома по обе стороны стояли мертвые, с выбитыми окнами, с сорванными ставнями. С высоты своего роста я заглядывал в квартиры – везде черная пустота, изломанная мебель, кое-где скелеты, дважды видел россыпь костей в креслах.

Между домами земля, разрыхленная дождями, дала приют жесткой траве. Та расшатывает и выворачивает могучими корнями булыжники, взламывает стены сараев, амбаров, складов, конюшен. В кузницах не горят горны, из опустевших булочных не доносится запах свежеиспеченного хлеба.

В середине города – мрачный замок. Я подивился огромным глыбам, что за великаны складывали такое чудище! Подъемный мост опущен, ворота распахнуты, а узкие окна-бойницы оплетены сверкающими на солнце серебряными нитями паутины.

Я уже собирался войти в замок, хотя сердце еще сильнее сжало предчувствием беды, как вдруг справа блеснул свет. Да, в сотне шагов небольшая приземистая церковь. Под массивной дверью полоска света, но не оранжевого или багрового, как от свечей или масляных светильников, а странно белого, трепещущего, как далекий свет электросварки.

Я сделал по направлению к церкви пару шагов, цокот копыт за спиной стал громче. Невольно оглянулся: на миг словно бы проступило видение бледного коня. Я услышал грозный храп... и вдруг двери церкви распахнулись. Оттуда, как прожектор, ударил сверкающий белый свет, настолько яркий, что даже черные косяки ворот засверкали и заискрились.

Я невольно выставил впереди себя обе ладони, с усилием сделал шаг. Свет слепил и через пальцы, я упорно продвигался ему навстречу, пытался что-то рассмотреть, вокруг страшная слепящая тишина, даже грохот подкованных копыт истончился до звука бубенца и пропал.

Свет не померк, просто стал дружелюбным, едва я поставил ногу на порог. Внутри вся церковь не больше, чем зал средних размеров, несколько простых лавок, даже без спинок. На стенах в старинных медных подсвечниках горят свечи, но не видно, чтобы оплывал воск, а у противоположной стены с книгой сидит очень старый священник с выбритой тонзурой. Простая ряса из грубой материи подпоясана веревкой, я решил, что это не священник, непохоже, а кто-то из монахов.

– Добро пожаловать, сын мой, – произнес он, не отрываясь от книги. – Что привело тебя?

Я сделал еще пару шагов, остановился.

– Что-то привело, отче.

Он отложил книгу, поднял голову. Глаза воспаленные, с потрескавшимися капиллярами, а под глазами многоярусные мешки, похожие на старые рыболовные сети, вывешенные для просушки.

– Кто ты? – спросил он тревожно.

– Заблудшая душа, – ответил я горько. – Но только я еще не знаю, хочу ли выйти из своего сумрака.

В выцветших глазах священника впервые появился ужас. Почему-то мне почудилось, что он не так бы испугался, появись перед ним сам в огне и грохоте дьявол.

– Кто ты? – повторил он осипшим голосом. – Почему твоя душа мертва, как придорожный камень? В ней ни огня, ни тьмы... Почему я не вижу ангела – хранителя за твоими плечами...

– Отче, – сказал я и впервые ощутил, что без усилий могу произнести это слово. Священник стар, годится не только в отцы, а в деды-прадеды, это совсем не те православные толстомордые сверстники с выпирающими животиками и перстнями на всех пальцах, что пробовали совать мне волосатые руки для поцелуев. – Отче, что я могу сказать? Вот я есть... или даже есмь...

– В тебе нет бога, – прошептал священник. Он всматривался в меня с ужасом, худые плечи зябко вздрогнули. – В твоем сердце пустота, страшная пустота... Ты – страшен.

Я взмолился:

– Я знаю!.. Если бы я не знал! У меня стогерцовый ящик с дэвэдэ-приводом, антенна берет двести каналов, выделенка на сто пятьдесят килобайт в секунду, двести гигабайт музыки... но церковной там нет... почему-то.

Священник с трудом опустился на колени, долго молился. Когда поднял голову, взгляд его шел снизу вверх, в глазах оставался тот же страх, к которому добавилась глубокая печаль.

– Да, в тебе нет бога. Но ты отрицаешь и Зло. Как ты живешь, несчастный?

– Просто живу.

Я с горечью видел, что в самом деле удивил и потряс этого человека, видавшего много на своем веку, а еще больше узнающего на исповеди.

– Но как? – спросил он почти шепотом. В глазах стоял ужас. – Как можно жить без бога в душе... или без дьявола?

Я развел руками. Не объяснять же, что в моем мире целая страна, а то и все человечество живет в такой же страшной пустоте. Оттягиваемся, балдеем, прикалываемся, расслабляемся изо всех сил, только бы не знать, не задумываться, не заглядывать в будущее дальше, чем день получки.

– Я не знаю, – ответил я упавшим голосом. – Вообще не знаю, живем ли... Скажи, отче, как здесь так все получилось?

Он помолчал, сказал надломленным голосом:

– Мы расплачиваемся за свою беспечность. Пока шли с верой в бога – побеждали, и побеждали легко. Даже, может быть, слишком легко. И возгордились, вознеслись... О боге начали забывать. И вот силы Тьмы, оправившись, обрушились с невиданной мощью. Ты зришь, что осталось от города. Людей либо убили, либо... Словом, живые завидуют мертвым.

– А как уцелел ты?

Он ответил с некоторым удивлением:

– Это же церковь!

– Ах да, – пробормотал я. – Ну конечно же... Люди бросились грабить дома, а нечисть в церковь не войдет... Церкви – места, где всяк и все находит спасение. Отец, я много слышал о Великой Битве, мне показывали по дороге ее следы, но есть ли что о ней в церковной библиотеке?

Он посмотрел на меня с осуждением:

– Церковной?

– Ну да. Не в церковной литературе, а в церковной библиотеке. Я слышал, монахи, как хомяки, стаскивали в монастыри и церкви все найденные рукописи, книги...

Священник сказал строго:

– Сын мой, ты говоришь о языческих библиотеках!

– Ну и что? – спросил я. – Знания, они и есть знания. Они не могут быть плохими и хорошими. Плохими или хорошими бывают только люди, применяющие эти знания.

Я говорил уверенно, с апломбом, так как много раз слышал подобные слова, которые применялись и к ядерному распаду, и открытию динамита, и автомобилю. Священник с сомнением покачал головой, вздохнул:

– Это не совсем так. Я мог бы объяснить, что даже знания могут быть очень... нехорошими, нежелательными, но это долгий и сложный разговор, а человек с мертвой душой, как мне кажется, примет только легкий и быстрый результат. Верно?