Чарльз Де Линт - Городские легенды

На Старом рынке больше кошек, чем во всем остальном Ньюфорде, вместе взятом, и воздух здесь пахнет по-другому. Хотя район лежит всего в нескольких кварталах к западу от главных городских магистралей, сюда не доносятся ни рев машин, ни их смрад. Никаких выхлопных газов, никаких выбросов, никакого отравленного воздуха. На Старом рынке всегда кажется, что пахнет свежеиспеченным хлебом, капустным супом, жареной рыбой, розами и еще такими терпкими, кислыми яблоками, которые лучше всего подходят для штруделя.

Софи и Джилли болтают ногами на отрезке стены между двумя лестничными пролетами, которые сбегают прямо к Кикахе. Сзади бросает на них бледно-желтый луч уличный фонарь, окружая каждую светящимся ореолом: у Джилли он темный, весь из мелких спутанных кудряшек, у Софи тускло-золотой, из длинных локонов. Сложением девушки похожи: обе хрупкие, миниатюрные, только у Софи грудь побольше.

В сумеречном свете фонаря их легко перепутать, но вот девушки поворачиваются друг к другу, луч касается их лиц, и сразу становятся видны живые, подвижные, как у пикси на рисунке Рэкхэма, черты Джилли и плавные, словно кистью Роетти или Берн-Джонса выписанные, у Софи.

Они и одеты одинаково: заляпанные краской халатики поверх вытянутых футболок и мешковатых штанов, но при этом Софи умудряется сохранять опрятность, а Джилли выглядит замарашкой, как обычно. Из них двоих краска в волосах только у нее.

— Чем странные? — спрашивает она.

Время почти четыре часа утра. Узкие улочки Старого рынка пустынны и тихи, разве что иногда проскользнет бродячий кот, а они, когда захотят, могут быть еле слышны, как тени шепота, присутствовать таинственно и молчаливо, как призраки. Молодые женщины работали в студии Джилли над одной картиной, сотрудничество, целью которого было объединить изысканную точность рисунка Джилли с временным пристрастием Софи к ярким, пламенеющим тонам и фигурам, переданным несколькими штрихами.

Ни одна из них не была уверена в успехе эксперимента, но обе получали от него столько удовольствия, что результат был уже не важен.

— Ну, они вроде как сериал, — ответила Софи. — Знаешь, когда все время видишь во сне одни и те же места, одних и тех же людей, одни и те же события, только каждую ночь история движется все дальше и дальше.

Джилли кинула на нее завистливый взгляд:

— Как мне хотелось видеть такие сны. Кристи они снились. По-моему, это он говорил, что их называют снами просветленности.

— Они какие угодно, но только не просветленные, — сказала Софи. — На мой взгляд, просто странные.

— Да нет. Просветленные означает, что когда ты спишь, то знаешь, что спишь и поэтому как бы управляешь тем, что происходит в твоем сне.

Софи рассмеялась:

— Хотелось бы мне, чтобы это было так.

На мне длинная юбка в складку и простая крестьянская блузка, знаешь, с низким таким вырезом. Не знаю, почему вдруг. Терпеть этот покрой не могу. Всегда кажется, что только наклонишься и все наружу вывалится. Наверняка мужик какой-нибудь придумал. Венди любит иногда во что-нибудь такое нарядиться, а я нет.

И босиком ходить тоже не люблю. В особенности в таком месте, как это. Под ногами у меня тропинка, только раскисшая вся, грязь так и чавкает между пальцев. Немного приятно даже, только у меня все время такое чувство, что вот-вот пакость какая-нибудь подползет незаметно и пощекочет мою босую ногу, поэтому идти мне не хочется, но и на месте стоять тоже не хочется.

Я оглядываюсь, но вижу только топь. Плоская заболоченная низина, из которой лишь кое-где торчат старые кряжистые ивы да осины в клочьях какой-то ползучей растительности, больше всего похожей на бороды испанского мха, как его рисуют на картинках, изображающих Эверглейд, только это точно не Флорида. Ощущение такое, как будто я в Англии, хотя почему, не знаю.

Зато я знаю, что, сойди я с тропы хотя бы на шаг, окажусь по колено в грязи.

Я вижу тусклый свет, он далеко, и тропа идет совсем в другую сторону. Меня так и тянет к нему, он будто зовет меня, обещая гостеприимство, как всегда бывает с любым источником света в темноте, но мне не хочется рисковать и соваться туда, где грязь глубже и бочажины стоячей воды серебрятся в бледном свете звезд.

Кругом грязь и камыши, тростники, рогоз да осока, а я хочу домой, в свою постель, но никак не могу проснуться. Пахнет странно, то ли гнилью, то ли водой застоявшейся. Что-то ужасное непрерывно мерещится мне в тени развесистых деревьев, особенно ив, под которыми все затянуто осокой и водяным подорожником. Такое чувство, будто за мной непрерывно следят со всех сторон. Черные уродливые существа схоронились в воде и, по-лягушачьи выставив головы на поверхность, наблюдают. Кикиморы всякие, боглы и прочие темные твари.

Вдруг что-то зашуршало в зарослях рогоза и камышей в нескольких шагах от меня. Сердце готово выскочить у меня из груди от страха, но я подхожу поближе и вижу, что это всего лишь птица запуталась в силках.

«Тише», — говорю я ей и делаю еще шаг.

Стоило мне прикоснуться к сети, как птица точно обезумела. Начала долбить клювом мои пальцы, но когда я заговорила мягким, ласковым тоном, понемногу успокоилась. Сеть вся в узлах и петлях, и я работаю медленно, потому что не хочу сделать больно птице.

— Оставила бы ты его, как есть, — слышу я голос, оборачиваюсь и вижу старуху, которая стоит на тропе позади меня. Откуда она взялась, не знаю. Каждый раз, когда я вытаскиваю из грязи ногу, раздается противный чавкающий звук, но она подошла совсем неслышно.

Она похожа на сморщенную старую каргу, которую Джилли нарисовала для Джорди, когда у того приключился бзик и он начал собирать мелодии для скрипки со словом «ведьма» в названии: «Ведьма в печи», «Старая ведьма, ты меня убила», «Ведьма с деньгами», и бог знает сколько еще.

Так вот она в точности как на том рисунке, сморщенная, старая, согнутая в дугу и... высохшая. Как хворост, как страницы старой книги. Будто она все убывала и убывала с годами. Волосы редели, тело худело. Зато глаза такие живые, что глянешь в них и голова закружится.

— Зря ты ему помогаешь, себе только хуже сделаешь, — добавляет она.

Я отвечаю, что не могу его бросить. Она долго глядит на меня, потом пожимает плечами.

— Так тому и быть, — говорит.

Я жду еще немного, но ей, кажется, нечего больше сказать, и я возвращаюсь к птице. Удивительное дело, сеть, которая раньше казалась безнадежной головоломкой узлов и петель, теперь распутывается сама, стоит мне прикоснуться к ней. Я осторожно обхватываю птицу ладонями и тяну на себя. Высвобождаю и подбрасываю в воздух. Она, каркая, описывает круги у меня над головой, один, второй, третий. Потом улетает прочь.

— Здесь небезопасно, — говорит старушка.