Коллектив авторов - Бесконечная история

— А ты знаешь много знаменитых криминальных репортеров, Колин, дружище? Я — нет. Хотел бы славы — пошел бы по стопам брата. Но он, знаешь ли, плохо кончил. На твой вопрос — нет. Не боюсь. Но и не жажду. Тем более что опубликуем мы ее не скоро. Обдумал мое предложение?

Колин, высокий, выше Байрона точно, и крепко сложенный, поднялся из-за стола, бросил на поэта взгляд сверху вниз и подошел к окну.

— Обдумал. Но скажи, ты уверен, что найдешь на этого аристократа что-то еще, не вляпавшись при этом в неприятности?

Байрон поднялся вслед за ним и встал рядом. Бросив взгляд на шефа, он поймал себя на совершенно неуместной мысли, что проживи он сам смертным еще лет десять-пятнадцать, то выглядел бы, наверное, примерно так же. И эта мысль ему все-таки льстила. В Дарси было что-то притягательное.

— Найду, уж поверьте, мистер Дарси, — удержаться от подколки он не смог. — А вляпаться… Я выследил его, и меня не заметила даже мышка. Я умею быть невидимым, если хочу.

Пропустив обращение Байрона мимо ушей, редактор едва заметно улыбнулся:

— Слабо в это верится. Но ты талантливый парень, этого не отнять. Так что если уверен — работай. Только не затягивай. И будь добр, не лезь на рожон.

Но поэта его слова уже мало волновали. Он почти уперся лбом в стекло, пытаясь разглядеть с высоты десятого этажа что-то внизу.

— Колин, видишь зеленую ауди, приятель? Она всегда тут стоит?

Дарси протер очки и пристально посмотрел туда, куда указывал юноша:

— Не обращал внимания, но… Нет, скорее нет. Я бы запомнил этот идиотский цвет.

Когда он обернулся, Байрон уже собирал со стола документы, явно планируя откланяться.

— К чему ты это спросил, Ноэль? Тебе кажется, что…

Договорить ему не дали:

— Колин, нет. Мне не кажется, что за мной следят. Кто я такой, чтобы за мной следить, друг? — но говоря это, Байрон уже прекрасно понимал, что лжет. Он почти сразу вспомнил, где видел эту машину — у ворот заброшенного загородного клуба, где позавчера ночью (или вчера утром, как посмотреть) плохие английские парни вели светскую беседу с плохими афганскими парнями. И где потом он осознал всю прекрасную гамму ощущений, которую испытываешь, когда тебе ломают ногами ребра.

Дарси остановил его у самого выхода:

— Знаешь, копай это дело сколько угодно. Но сначала отдохни недельку. Съезди куда-нибудь. И не переживай о деньгах. Считай это авансом за статью.

А вот это было кстати.

— Не буду отказываться, не сочти за наглость. И… спасибо за заботу. Я такое не забываю.

Док сидел за ноутбуком, выискивая что-то в своей почте. Рядом остывали остатки кофе и обеда. Прямо на которые и лег бумажный конверт.

— Знаешь что, дорогой Док? Пакуй-ка чемоданы.

Митос, до этого не обращавший внимания даже на Зов, резко поднял голову:

— Знаете что, милорд, вы притащили меня в эту ужасную страну, вселили в этот табачный ад, именуемый вашей квартирой, а теперь пытаетесь от меня отделаться? И не подумаю.

Хотя в голосе Дока и звучало что-то похожее на веселье, Байрон по обеспокоенному взгляду понял, что подобрал не лучшие слова.

— Боги, Бен, выдохни. Это билеты не в Париж. У нас в шесть самолет. В Венецию. Знаешь ли, приятель, у меня этот город тоже уже сидит в печенках. Так что собирайся, неделя отдыха нам не помешает. Мы ведь когда-то отлично проводили там время.

Митос усмехнулся:

— Во-первых, Джорджи, если так хочется звать меня не моим именем, то называй хотя бы Адамом. С твоими вечными «Док» и «Бен» я скоро сам запутаюсь. А во-вторых, с чего ты взял, что я соглашусь с тобой куда-то лететь?

Поэт бесцеремонно облокотился локтями на плечи Старейшего и деланно вздохнул:

— Во-первых, Бен, если так хочется называть меня по имени в принципе, то зови хотя бы Ноэлем. Меня сейчас зовут именно так, и это имя, пожалуй, лучшее, что на данный момент осталось у меня со времен брака. И я ненавижу, когда меня называют «Джорджи». А во-вторых, с того, дорогой мой, что ты до сих пор не отказался.

Спорить было бессмысленно.

— Тот, кто называет Венецию вонючей, ничего не смыслит в жизни, — Митос резко обернулся и встал, облокотившись спиной на кованую ограду балкона палаццо. Бутылка вина опасно балансировала на узкой ограде, лишь слегка придерживаемая его рукой.

— А? Что? — Байрон отстранил рыжеволосую бестию, устроившуюся у него на коленях, — Док, присоединяйся или помолчи, молю.

Девушка что-то пролепетала на итальянском, но ее явно никто не слушал.

Это была единственная просьба Байрона, озвученная им еще в Лондоне — на неделю они должны забыть все, что было за пределами девятнадцатого века. То есть, это должна быть неделя, равная времени, проведенному на вилле Диодати. Или тем дням, что они потом проводили тут же, в Венеции. За исключением одного. И это исключение никто даже не озвучивал — никакой дури, даже травки.

Зато алкоголь тек рекой. Первые сутки Митос помнил с трудом. Вторые не помнил вовсе. Третьи и четвертые уже сливались воедино в яркой какофонии цветов и звуков.

Старик опрокинул в себя остатки вина и, подойдя, устроился на полу, в ногах никого не смущавшейся парочки.

— Дж… Но… Тьфу, Байрон, мне плевать, буду звать тебя так. Спой мне, приятель.

Резко отодвинутая девушка чуть не упала с кушетки.

— Рискованная просьба, дружище, — Байрон, изогнувшись, свесился с дивана. — Тебе может не понравиться песня, рожденная израненной душой поэта.

Смех Митоса заглушил даже разгневанные вопли венецианкой фурии.

— Я приму любой крик твоей души. Если только это не будет серенадой.

Байрон, ухмыльнувшись, щелкнул Старика по носу:

— Ломаете все мои планы, доктор Адамс. Как, впрочем, и всегда, — поэт чуть не упал, пытаясь одной рукой придвинуть к себе гитару, а другой — дотянуться до лежавшего на столике блокнота. — Любой крик души, говоришь? Хорошо. Тогда получай.

Пристроив блокнот рядом, Байрон взялся за гитару.

Митос резко перебил друга:

— Ну я же просил… Никаких любовных стенаний…

В глазах Байрона мелькнул недобрый огонек.

— Просил? Но не молил и на том спасибо, Док… Не о любви? Тогда как тебе так, — пальцы вновь вернулись к струнам, и в этот раз Митос уже не смел перебивать. Последние слова, последнюю песню прерывать нельзя.