Коллектив авторов - Пути и перепутья

— Ну, разумеется. Удивительно разумно с его стороны, правда. Но я удивлен, что ты не вычислила его; у меня сложилось впечатление, что ты куда смышленее.

Прекрасно, мое подсознание меня оскорбляет, подумала она.

— Я Дориан Грей, Бель. Оригинал.

— Но… это просто имя, придуманное Уайльдом, — Изобель потрясла головой. — Или… позаимствованное. Дориан, как дорийская эпоха, со вторым смыслом «для избранных». Дориан любовь. Греческая любовь. Синонимы.

Мой разум смешон.

Он улыбнулся ей и одарил терпеливым взором учителя, чей ученик с абсолютным упорством ломится не в ту дверь.

— Нет, Бель. Это на самом деле мое имя. Не код, не псевдоним. Меня зовут Дориан Грей, и я встретил твоего дядю в мастерской Бэзила Холлуорда, в тот день, когда он закончил писать мой портрет. Не трать время на поиски. Гарри вычеркнул все, так что ты никогда не сможешь отделить то, что относится только ко мне, от ссылок на остальных Греев. Я в этом убедился.

В ушах зашумело; разумеется, все это лишь домыслы ее перегруженного, перегретого мозга. Она видит сон. На поиски было потрачено столько времени, что теперь под впечатлением от этого портрета она приравнивает биографию к художественному произведению и легенде. Неизвестный джентльмен — мистер Грей — Дориан подошел и взял ее за руку, и Изобель вдруг поняла, что может ощущать его прикосновение, чувствовать исходящий от него аромат пармских фиалок. Ее сны никогда не были такими реальными.

— Где ты? — спросила она. Но прежде чем он успел ответить, в окно комнаты ворвался ветер, пахнущий морской солью, и разметал занавески, наполнив комнату пеплом.

Изобель вдруг очнулась. Ее рука онемела, видимо, из-за того, что лежала под странным углом поверх планшета. Сон бился и пульсировал в глубине глаз, куда более убедительный, чем ее обычные сновидения. Она глубоко вдохнула и на миг смогла ощутить запах фиалок.

Смешно. В комнате было холодно, нужно включить обогреватель — впервые в этом году. Изобель поднялась на ноги и замерла, изучая портрет неизвестного джентльмена. Нет, он совершенно не изменился, Дориан был как всегда прекрасен…

Нет, она не должна называть его Дорианом, неважно во сне или нет. Это укрепляет непроверенную версию, не имеющую под собой никаких оснований, и для ученого такие привычки неприемлемы, даже наедине со своими мыслями.

Ее сердце подпрыгнуло в груди, а потом успокоилось, вернувшись к нормальному ритму. Изобель поежилась. Нужно включить отопление. И она закрыла свои книги.

Ее решимость испарилась раньше, чем она успела это осознать, и вскоре неизвестный джентльмен окончательно стал для нее Дорианом, хотя она бы скорее умерла, чем призналась кому-то в подобной глупости. Кроме того, что она может сделать с этой информацией? Напишет статью? Это фантазия, которая едва ли придет в голову даже самому укуренному первокурснику филфака.

Однажды ночью в середине осени, пока ее студенты были на каникулах, Изобель по уши закопалась в семестровую отчетность и снова задремала в кабинете. Всего на минуточку. Ну, или, возможно, минут на двадцать. Достаточно для того, чтобы почувствовать подступающие сновидения, словно коснуться гладкой поверхности воды кончиком пальца. Дориан был там, стоял у окна с занавесками из дикого шелка.

— Было время, когда здесь собиралось гораздо больше людей, — сказал он. — Сибил Вэйн. Джеймс Вэйн. Сестра Гарри Гвендолен, моя сестра Айседора, певица Росина. Отто, рок-звезда, о котором ты наверняка не слышала. Констанс, домоправительница моего дядюшки. Тобиас. Спенсер. Бэзил. Когда живешь вне реального мира так долго, как я, собираешь вокруг себя множество призраков. Сейчас они все ушли. Полагаю, мне стоит быть благодарным уже за это.

Изобель попыталась было ответить, но губы не двигались. По неодобрительному молчанию Дориан почувствовал ее возмущение и нахмурился, а потом подошел ближе, протягивая ветку сирени.

— Гарри любил сирень, — сказал он.

Она потянулась взять ее, но прежде чем рука коснулась сирени, Изобель проснулась, и в горле ее стоял ком. Отложив планшет, она поднялась на ноги и подошла поближе к картине.

Есть вещи, которых не стоит касаться. Изобель прекрасно об этом знала. Как-то раз он, дурашливо подражая Нарциссу, поцеловал — вернее, сделал вид, что целует эти нарисованные губы, которые сейчас так зло усмехались ему. Желание проделать именно это никогда не было столь сильным.

— Дориан, — прошептала она. Сколько будет длиться эта иллюзия? Как можно было позволить себе так увлечься странными снами? Возможно, она сходит с ума. Это уж точно куда реальнее, чем идея о связи с духом близкого друга твоего предка, который по чистой случайности является реально существовавшим Дорианом Греем, и это имя принадлежит человеку, чья настоящая личность десятилетиями сводит с ума и тебя, и других ученых.

Изобель уткнулась лбом в раму портрета и закрыла глаза.

— Дориан, — повторила она. Холодок пробежал по шее, там, где она переходила в плечо. Как будто в комнате был кто-то еще и стоял совсем близко.

— Бель.

Ее глаза распахнулись, она отшатнулась от картины, споткнулась и плюхнулась на задницу посреди кабинета. Сердце словно пыталось вырваться из грудной клетки. Это не игра воображения. Она слышала, как кто-то прошептал на ухо ее имя, и могла поклясться, что ощутила чье-то дыхание на своих волосах.

Но в комнате было пусто, и юноша на картине все еще устремлял на нее взгляд, наполненный легким, радостным изумлением.

Изобель прижала ладони к глазам, сделала глубокий вдох и досчитала до десяти. Потом забрала свой планшет и отправилась заканчивать проверку рефератов на кухню.

Суббота, 26 октября, выдалась пасмурной, уныло моросил дождь, и Изобель замерзла. Из-за раздирающей боли в горле ее пятничная лекция превратилась в кошмар, после которого она решила, что в субботу устроит себе выходной и проведет время на диване в кабинете с книжкой, не относящейся к викторианским гомосексуалам.

Но оказалось, что она устала больше, чем думала, и скоро задремала.

Дориан Грей ждал ее. Он по-приятельски присел рядом с ней на персидский диван.

— Картина смущает людей. Уверен, ты уже в курсе, ты же наводила справки. Похоже, даже самые тупые осознают, что это ненормально. Но ни один из них не был способен на то, что делаешь ты.

— А что я делаю?

— Оглядись. Разве ты не узнаешь это место? Гобелены? Портьеры? Даже нотный лист. Ты внутри картины, Бель. Той самой, в которой я заперт уже сорок лет.

Как она не поняла этого раньше? Ведь каждый раз как она оказывалась здесь, во сне, комната всегда была одна и та же, и он непременно стоял на том же месте. Изобель медленно огляделась, постепенно начиная осознавать. Нотный лист вечно лежал свернутым на маленьком столике. Свет падал под тем же углом. Мольберт, пианино, кушетка — все это было не на картине, а в мастерской Бэзила, в тот день, когда он подписал свое имя изящной киноварью в углу картины. В комнате не было дверей, только это окно.