Коллектив авторов - Ученики, учителя

— Вполне. Есть лаборатории в Кембридже, Риме, Париже.

— А у нас?

— Извини! Я читаю иностранную литературу. Советской у меня нет. Несколько раз встречались вроде как наши фамилии, но может они из эмигрантов?

— Кто занимается раскалыванием ядер?

— Пока никто. Ближе всего к этому подошел Ферми в Италии. Я думаю, как только будет получено экспериментальное подтверждение — все публикации прекратятся.

Хан встал, прошелся по площадке. Остановился у пня, на котором с утра так и остались стоять песочные часы. Перевернул баллончик и долго стоял, смотрел, как сыплется песок. Неожиданно стукнул кулаком по пню и вернулся на свое место:

— Так что, супербомба, говоришь!

— Это сказал ты, не я.

— Как быстро ее можно сделать?

— А когда по твоим оценкам начнется серьезная война?

— Лет через пять — шесть, хотя может быть раньше.

Джордано мотнул головой.

— Нет, к этому времени еще ничего не будет.

Некоторое время сидели молча.

— Отчего тебя заинтересовали тенденции?

— Меня интересует, какой будет эта война. Гражданская война и разруха, эмиграция интеллигенции, то, что творится сейчас… Мы и в четырнадцатом не были страной с мощной экономикой, успеем ли мы теперь? Мне становится страшно.

— Тебе?

— Иногда я думаю, что я не на тех поставил. Но остальные ведь были просто не в состоянии удержать готовую к полному развалу страну.

— Ну, а развалилась бы на части Россия. Что тебе с того?

Хан угрюмо молчал.

Нарком тяжелой промышленности в связи с окончанием приемки и сдачи в эксплуатацию второй очереди Арбатского радиуса московского метрополитена премировал легковыми автомобилями…

Николай не посмел даже словом вмешаться в вечерний разговор бессмертных, а они, казалось, забыли о его присутствии. Поздней ночью, наконец, забравшись в постель, он опять не мог уснуть, несмотря на, казалось, смертельную усталость. Этот длинный, почти бесконечный день стал для него еще и днем многих откровений.

Главное, что впервые за последние три дня его совершенно не раздражал Фархат, вернее ощущение его присутствия. Это было настолько приятно, что даже вещи совершенно неприемлемые в другое время, сейчас воспринимались спокойно. Хотя Николай не знал, чем бы кончился в другое время и с другим человеком разговор о ядерной физике, плавно перешедший в анализ положения в советской армии. Сейчас после кошмара прошедших дней он не мог позволить себе необдуманно реагировать на мелочи.

Если бы кто-то сказал ему, что он определит подобное как мелочи…

Содержание журналов, впервые увиденных еще в летнюю поездку в горы, не было для ученика секретом. Достаточно часто, в долгие осенние и зимние вечера, Джордано доставал что-нибудь из мешка, хранящегося в дизельном сарае, читал, засиживаясь до глубокой ночи над непонятными расчетами и схемами. Потом листы с записями по нескольку дней валялись на столе, иногда бесследно исчезая, иногда появляясь вновь.

Когда еще осенью Николай попытался выяснить, что значат странные записи, то в ответ получил долгий оценивающий взгляд и предложение ответить на пару вопросов, вылившееся в неприятный экзамен по математике, основам физики и химии. Через полчаса он сидел перед Джордано, ощущая свое полное невежество.

— Ну, и что, а главное, как я могу тебе рассказать, если ты в арифметике делаешь ошибки? — спросил Джордано, глядя в измаранный листок с задачками на проценты и вычисление средней скорости.

Николай порывисто поднялся:

— Не хочешь говорить — не надо! — он развернулся уйти.

— Сядь на место!

Николай обернулся, но за стол не сел. Стоял, хмуро смотрел на Джордано.

— Сядь! Я сказал.

Он подождал, пока ученик усядется. Еще некоторое время сосредоточенно смотрел в бумажку, потом поднялся, обежал комнату и сел на место.

— Извини! Я был не прав. Это, в сущности, не мое дело, что ты знаешь, а что — нет, — Джордано еще мгновение помолчал.

Потом, до глубокой ночи, терпеливо подбирая слова и понятия, он продирался сквозь мешанину обывательских представлений Николая, чтобы объяснить принципы странной физики, порожденной двадцатым веком.

В конце разговора Николай таки не удержался и спросил:

— Зачем людям это новое представление о мире, если в обычной, повседневной жизни эти свойства даже не видны?

На что получил в ответ взгляд, полный удивления и укора:

— А зачем ты делал революцию? — и, не дав ученику открыть рот, продолжил, — Свобода, равенство и братство, между прочим, появляются тогда, когда люди свободны и независимы экономически. Так ведь и твои «классики» утверждают. Только эта экономическая независимость во многом определяется тем, сколько лошадиных сил приходится в обществе на душу населения…

С того вечера Джордано стал заниматься с Николаем не только фехтованием. Натаскав ученика примерно за полтора месяца в элементарной математике, они перешли к основам анализа, линейной и векторной алгебры. Когда Джордано бывал в благодушном настроении, то рассказывал вечерами ученику байки из жизни ученых и исследователей прошлого. Открывавшийся мир непривычных страстей и стремлений был чем-то похож на светлый мир героев Жуль Верна.

Занятия окончательно примирили Николая с учителем, и все эти месяцы он прожил в мире, где вся борьба вновь как в годы болезни была борьбой лишь с самим собой. Правда, в этот раз вместо горечи поражений он учился радоваться победам.

Все закончилось неделю назад. Внешний мир раньше времени влез и грубо разрушил сказку, обнажив перед Николаем истинное лицо зверя — его собственное лицо. Чего ему стоило последние дни хоть как-то загонять этого зверя в клетку. И вдруг после поединка он ощутил звенящую пустоту. Нет, как и прежде, он ощущал присутствие себе подобных. Ему даже показалось, что стало легче определять направление на чужой зов, а вот уровень воздействия уменьшился, и отступило это мерзкое, сводящее с ума желание окунуться в поток чужой вырывающейся наружу силы, раствориться в ней и ощутить лишающее сил блаженство и ужас.

Неожиданно наступивший после поединка внутренний покой принес такое облегчение, что молодому бессмертному показалось: идиллия прошедшей зимы вполне может возвратиться. Надо только принять Фархата таким, каков он есть и не пытаться оценивать его слова привычными критериями. Почему-то была странная уверенность в том, что стоит только позволить раздражению или гневу наполнить душу, и кошмар последних дней вернется. И он вначале принял предложенную Фархатом помощь, а потом, вечером, с интересом слушал историю воина древнего забытого народа.