Мария Токарева - Голод Рехи

— Брат пошел на брата. Мы обречены.

Он обвис на крепких руках стражников и больше не сопротивлялся. Король распорядился запереть его в самой высокой башне.

— Сколько лет он служил мне, — сокрушался правитель, устало садясь на трон. — Обращайтесь с ним как можно бережнее! Мы не выбираем, когда лишиться разума. Это просто недуг, как любая другая болезнь.

Лицо его при этом выражало неподдельное участие. Другой уже при первых словах срубил бы голову с плеч, чтобы в трудные времена никто не сеял дополнительную панику. А этот просил еще заботиться о бывшем адмирале. Очевидно, обращались с ним и правда хорошо, раз он пережил Падение и оказался «наказан долгой жизнью». Король ведь явно не дотянул до конца войны. «Хороший ты дядька, добрый, — вздохнул Рехи. — Но слабый».

— Недуг ли? Что если проклятье? — сомневался молодой жрец. — Все потому, что он эльф… Говорят, нескольким эльфам одновременно явился Тринадцатый. Проклятый.

«Эй, братец! Ты не эльф, что ли? А с какого ящера я через твою голову все вижу?! Страж ты Мира, тьфу!» — выругался мысленно Рехи — он стал свидетелем начала губительного разделения народов.

— Да-да, — подтвердил второй жрец в бордовом балахоне. — А как его зовут, знаете? Сумеречный Эльф. Ясное дело, что с эльфами что-то не то творится.

— А что если они и правда предчувствуют конец? Говорят, они наделены даром предвидения, — сокрушенно прикрыл лицо рукой усталый король.

Казалось, в нем все стремилось к смерти. В душе он уже давно проиграл, его вера в себя истлела, он уже представлял, как лично зарежет любимую дочь, чтобы она не досталась грязным лапам захватчиков.

— Ваше Величество! Мы выстоим! — убеждали его на разные голоса придворные, жрецы, военачальники. Но Рехи уже улетал от них, устремляясь в давящую ледяную темноту.

«Что это? Смерть?» — в который раз испугался он, опасаясь, что яд отравленного клинка все-таки доконал его избитое тело. Но он оказался в полной темноте не в одиночестве. Перед ним теперь совершенно отчетливо проступали черты назойливого Сумеречного Эльфа. Лицо его выглядело напряженным, как будто он тоже вспоминал вместе с Рехи и переживал эту невеселую историю, предшествовавшую Падению.

— Ну, привет, Ужас-без-имени, — поддразнил Рехи. Даже перед ликом гибели он не смирился бы, не стал умолять.

— Не люблю это прозвище. «Знающий», как меня называли прошлые эльфы, мне больше по душе.

— Ты вроде провожатого смерти?

— Нет. Я человек.

— Человек, как же, — хмыкнул Рехи. — Зачем я вспоминаю прошлое?

— Кто не помнит прошлого, теряет будущее, — высказал прописную истину Сумеречный. Впрочем, Рехи без своего «внутреннего жильца» ничего такого никогда не слышал. Но фраза ему все равно не понравилась. Что же, если он не помнил своих родителей, то сам не имел права заводить детей? Впрочем, и не хотел особо, уж точно не в этом вечном пути к Цитадели.

— Оно уже потеряно, — напомнил очевидную вещь Рехи. — Разве изменю я что-то? Да я бы им всем морды набил, если бы не парил там призраком.

— Не так будущее меняют, — грустно усмехнулся Эльф.

— А как?

— Хороший вопрос. С учетом того, во что здесь превратились линии мира.

Рехи поморщился от невольного воспоминания, вновь к пересохшему горлу подступила тошнота. Да еще чернота на острое мгновение озарилась бесчисленными переплетениями фиолетово-сиреневых склизких линий, они вились порванными веревками, переплетались лапами гигантского паука. Они причиняли боль.

— Я тоже не знаю, что с этим делать, я тоже, — охнул Сумеречный Эльф, попытавшись дотронуться до одной из линий, но его немедленно что-то обожгло, он отдернул руку, прижимая ее к груди, съеживаясь и отчаянно ругаясь: — Проклятье! Тварь ты, Двенадцатый! С первого дня знакомства терпеть тебя не могу!

Рехи же в свою очередь потянулся к самой светлой, как ему показалось. Она напоминала прозрачный пузырь и слегка пульсировала. Пальцы не обожгло, даже наоборот — приятное тепло распространилось по телу. Но тут же сотни других разом зашипели и накинулись на единственную светлую линию, она вздрогнула и погасла, а новая атака «неправильных» линий вышибла дух.

— Держись! — крикнул напоследок Сумеречный, пока Рехи давился новым приступом отчаянной тошноты. Ненавистная слизь набивалась в рот, хлестала по рукам и ногам, стягивала грудь, мешая дышать. Потом он очнулся на какое-то время, выплевывая вполне реальную слизь и желчь.

— Все тут заблюешь скоро! Устала тебя переворачивать, чтоб не захлебнулся! — доносилась сквозь тяжелое забытье ругань Лойэ. — Ящеры!.. Еще и руками размахивает!

Наверное, она имела в виду тот миг, когда Рехи пытался ухватить светлую линию. Почему-то ему казалось, что именно она вернула к жизни. И погасла. Пугало, что даже якобы всесильный Тринадцатый Проклятый испытал вполне реальную боль, попытавшись распутать лабиринт темных корней.

— Пора бы мне уже валить отсюда. Но ты же — это ты, — бормотала что-то Лойэ, срывалась на рык и снова гладила по голове. Ненормальная дикарка все-таки. А что бы в такой ситуации делала та самая Мирра из прошлого? Впала бы в панику? Позвала придворных лекарей? Ох, сколько странных новых слов вертелось в голове.

— Не надо было… отравленным клинком… — пробормотал с трудом Рехи, но снова потерял сознание.

Три смены красных сумерек в бреду проходили уныло и однообразно и воспринимались скорее как помеха в пути, нежели это заслуженное наказание за предательство Лойэ. Конечно, с клинком у шеи хорошо говорить, что изменился, что не хотел бросать, но никакой вины на самом деле он не ощущал в момент поединка, да и потом тоже. Лучше бы Лойэ не дралась с ним, следуя своим представлениям о чести и справедливости. К кому и когда она была справедливой? Стае пользы почти не приносила из-за своей несдержанности, терпели ее из-за личной привязанности Рехи и навыков боя, которым обучил ее покойный отец. Но стоило ли применять их против единственного уцелевшего в деревне и на всей пустоши представителя своего вида?

Левый бок нестерпимо горел, но боль казалась далекой, как раскаты грома из-за гор. Так же в роковой день внимали вою урагана, считали, будто он далеко, а шкуры шатра достаточно надежны.

Где-то рядом маячила Лойэ, обмывала горящее лицо пещерной водицей, говорила, что хочет есть, куда-то отлучалась, бросая его одного в темноте. Рехи не мог пошевелиться. На четвертую смену красных сумерек он пришел в себя, Лойэ рядом не оказалось, и в сердце закрался безотчетный страх, что она больше не вернется. Она всегда следовала лишь велению собственных полубезумных фантазий. Кто знает, может, внутренний голос велел ей без промедления отправиться на поиски проклятущего Бастиона.