Джоанна Мейер - В бессердечном лесу [litres]

За лесом плавно садится солнце.

Скоро появятся звезды.

Скоро Оуэн перелезет через стену,

но меня там не обнаружит.

Так лучше.

Лучше, если он никогда меня больше не увидит.

Лес покидают последние лучи света.

За деревьями вращаются звезды.

Я останусь подле серебряной березы.

И не пойду к нему.

Не пойду.

Я получил работу на телеграфной станции, но она не включает в себя проживание и питание.

За ужином, состоящим из жареного ягненка и свежего гороха с огорода, я рассказываю об этом отцу.

Он вскидывает бровь с противоположной части стола.

Я изо всех сил пытаюсь не ежиться.

– Это к лучшему. Я весь день буду вдали от леса, но успею вернуться домой, чтобы приготовить тебе ужин. И заполнить с тобой звездные карты.

Он откусывает ягненка. Медленно пережевывает.

– Оуэн, мы так не договаривались.

– Отец, пожалуйста…

Авела высасывает горошины из стручков и довольно сплевывает их на пол. Поверить не могу, что папа всерьез намерен отослать ее в пансион. Я жду, что он скажет, что видел, как прошлой ночью я снова перелезал через стену, и запрет меня в комнате, как обещал.

Но он ничего не говорит. Возможно, я был достаточно осторожен, и он ничего не заметил.

– А раз я буду ночевать здесь, то и Авеле не обязательно уезжать. Пожалуйста, отец… Почему мы не можем остаться вместе?

Его лоб омрачают морщины. Я никогда не боялся отца, мне и в голову такое не приходило. Но сейчас я весь обливаюсь потом под его взглядом.

У меня осталась последняя тактика. Я выпаливаю, пока не успел передумать:

– Давай пока не будем беспокоиться о лесе. Как там говорила мама? «Не заимствуй проблемы у завтрашнего дня».

Отец замыкается в себе и весь будто скомкивается, как платок, который уронили на пол.

Я тут же жалею о сказанном и преисполняюсь отвращением к себе.

– Прости, папа. Пожалуйста…

– Не извиняйся. Знаешь, твоя мама всегда у меня перед глазами. Всегда в самом центре моего сердца.

В горле встает ком.

– И в моем.

Я не рискую продолжать тему, и мы возвращаемся к ужину.

Отец больше ничего не говорит, пока Авела не ложится спать и мы не поднимаемся в обсерваторию. Разворачиваем карты и откупориваем пузырьки с чернилами.

– Ты обещаешь, что больше не пойдешь в лес? – спрашивает он, занимая стул перед телескопом.

Я вращаю латунные кольца армиллярной сферы и пытаюсь игнорировать свой громыхающий пульс.

– Да, – вру я.

Он кивает, настраивает телескоп и смотрит в окуляр.

– Тогда оставайся. Я никогда не хотел, чтобы вы с Авелой уехали, Оуэн. Я просто хочу вас защитить.

Мой желудок сводит от чувства вины. Я окунаю ручку в чернильницу и передаю ее отцу.

– Знаю.

Он делает пометку на карте.

– Я тебе доверяю.

Я разливаю нам в чашки чай с корицей.

– Знаю.

Остаток времени мы отмечаем звезды в тишине, а затем спускаемся из обсерватории по узкой лестнице. У самой двери в спальню отец ловит меня за руку.

– Помни о своем обещании. Не ходи в лес.

– Я помню.

И это действительно так. Только об этом я и думаю, когда вылезаю в окно, крадусь мимо огорода и перелезаю через стену.

Он ждет у стены.

От его вида

мое сердце разбухает,

как дерево в воде.

Я прячу сломанные руки в платье из листьев.

Не хочу, чтобы он увидел.

За его спиной висит продолговатая коробка. Из-за этого его тень кажется слишком большой в свете растущей луны.

Деревья за мной шипят и перешептываются.

Наблюдают. Прислушиваются.

– Пойдем, скорее, – говорю я.

Он следует за мной в лес. Коробка стукается о его спину.

Деревья протягивают крючковатые пальцы. Под землей извиваются корни. Они хотят схватить его. Заманить. Выдавить душу из его тела, раз уж я отказалась.

– Не отходи от меня.

Он крепко держит меня за руку. Его страх вспыхивает жарко и ярко. Но его вера в меня сильнее.

Он не отпускает.

В голове крутятся мысли о душах, которые погубила сегодня моя сестра.

Ему не стоит доверять мне.

Мы доходим до нашего холма. Я забираюсь на вершину, присаживаюсь на траву.

Он садится рядом. Бдительный. Напряженный.

Деревья шумят и скрипят.

Они злые.

Хотят присвоить его себе.

Но я не позволю.

Я погружаю изуродованные руки глубоко в склон холма.

Земля тянется ко мне,

вдыхая жизненный сок,

что течет по моим жилам.

На руках вырастают новые пальцы,

а из них выстреливают корни,

тянутся выше и выше, к небу.

Я оживляю их песней.

Приказываю расти, расти.

Они образовывают круг.

Отращивают ветки,

распускают хрупкие листья.

Я пою и пою,

пока деревья не достигают нужной высоты, чтобы скрыть нас от леса.

И замолкаю,

прежде чем они закроют небо.

Потолком нам

служат

звезды.

Я открываю глаза

и достаю руки из земли.

Раз мамины деревья злые,

мне пришлось вырастить собственные.

Я не знала,

что мне хватит сил.

Все это время Оуэн молча сидит рядом.

Я перевожу на него взгляд. Его глаза округлились от изумления.

– Волшебство… – выдыхает он.

– Рост. Мои деревья будут защищать нас столько, сколько мы захотим.

Он изучает меня

в серебристом сиянии.

Его кадык подпрыгивает, когда он сглатывает.

– Они прекрасны. Невероятны. Прямо как ты.

Моя сестра убила всех людей в лесу.

А

я

наблюдала

и

ничего

не

сделала.

Он говорит, что я прекрасна,

а я не могу смотреть ему в глаза.

– Что ты принес? – спрашиваю я.

Он ставит коробку на траву и открывает ее.

Достает что-то высокое, почти ему по плечо.

– Это виолончель, раньше она принадлежала моей матери. Сыграть тебе?

– Да, – отвечаю я, хотя до конца не понимаю, что он имеет в виду.

Виолончель захватывает все мое внимание.

Ее корпус сделан из блестящей древесины.

Как по мне, она отдает дань уважения дереву,

которым когда-то была.

Корпус изогнутый и скошенный, с натянутыми струнами.

Оуэн берет смычок из коробки,

прижимает сверху виолончель,

ставит ее между ног.

Проводит смычком по струнам.

И на холме раздается музыка.

Я завороженно слушаю.

Он играет музыку

сердца леса.

Играет музыку

моего сердца.

По моим

щекам

бежит

роса.

Я чувствую его мелодию внутри себя,

как она укореняется в соке и коре.

Она нарастает, как гром,

шепчет, как листья в ручье.

Насыщенная, как мед, как почва.