Джоанна Мейер - В бессердечном лесу [litres]

Он покачивается в такт музыке.

Эта виолончель –

его голос,

его сердце,

его душа.

Смычок замирает.

Он кладет инструмент на траву.

Присаживается рядом со мной,

достаточно

близко,

чтобы

прикоснуться.

– Серена, ты плачешь.

– Я не человек. Я не могу плакать.

– И все же… – Его пальцы ласково вытирают росу с моего лица. – Что не так?

Я не могу рассказать,

что моя сестра всех убила.

Не могу рассказать,

что я не остановила ее,

что моя песня стала их погибелью.

Не могу.

Не могу.

Хотела бы я, чтобы внутри меня

обитала музыка виолончели,

а не мамина

чудовищная песнь.

Он берет меня за руки.

Поглаживает бугристую кору на костяшках пальцев.

– Я не хочу быть монстром. Но я всегда буду только им.

– Монстр не пощадил бы меня или мою сестру. Монстр не смотрел бы на звезды с таким восторгом и не растрогался бы от бездарной игры на виолончели.

Мое сердце идет трещиной.

Теперь он так близко…

От него пахнет чернилами

и корицей.

Я хочу

обвести его глаза пальцами.

Хочу,

чтобы он сел еще ближе.

Но…

– Я не могу быть кем-то другим просто потому, что тебе так хочется.

– А кем ты хочешь быть?

Он смотрит на меня,

я смотрю на него,

и кажется,

будто весь мир

затаил дыхание,

ожидая

моего ответа.

Он красивый и хрупкий.

Но его душа невероятно сильна.

– Кем-то новым, – говорю я.

Он улыбается.

– Значит, так тому и быть.

Он отпускает мою руку.

Берет виолончель.

Играет и играет.

А я пытаюсь

вобрать в себя его музыку,

чтобы она заполнила пустоту,

где должна обитать душа,

которой у меня нет.

Мне хочется задержать его здесь навсегда,

в моей крепости из деревьев.

Но когда рассвет проводит по небу

розоватыми пальцами,

я пою, приказывая открыться щели между ветвями,

создаю безопасный туннель,

идущий вплоть до стены.

И я

его

отпускаю.

Работа на телеграфной станции требует больше ума, чем я ожидал. Нужно запомнить код, состоящий из длинных и коротких сигналов, научиться переводить их в слова – и это только для входящих телеграмм. С исходящими все наоборот. Мне не привыкать к кропотливой работе, но монотонность новых обязанностей в придачу к недостатку сна заставляют меня скучать по славным денькам, когда я гонялся по огороду за грязной Авелой и мыл посуду, пока она спала.

Телеграфная станция находится рядом с постоялым двором – это узкое здание без окон, в котором вмещаются всего два деревянных столика – привезенных из Сайта или еще откуда, как я полагаю – и два набора телеграфного оборудования. Со мной в паре всегда еще один телеграфист. Как оказалось, в вечернюю смену здесь работает Майрвэн Гриффит – она приходит, как раз когда я ухожу.

– Оуэн Меррик! – зовет она, когда впервые встречает меня на станции. – Я уж думала, что тебя съел лес. Ты давненько не появлялся в деревне.

Даже не знаю, что сказать. От ее темных глаз и блестящих волос у меня в животе все растекается, и я не могу не обратить внимания на ее дерзкий костюм: штаны и блузка с высоким воротником. Если верить слухам, в таком наряде она разъезжает на своем новеньком велосипеде.

– Не съел.

Ответ, конечно, гениальнее не придумаешь.

Она игриво вскидывает бровь и садится за стол.

Смену я заканчиваю весь потный от смущения, но стоит выйти на улицу, как Майрвэн напрочь вылетает у меня из головы.

Ведь до встречи с Сереной осталась всего пара часов.

Теперь это превратилось в целую науку. Я ужинаю с отцом и Авелой. Укладываю сестру спать. Отмечаю звезды на карте. Жду в комнате до полуночи, вылезаю в окно с очередной диковинкой для Серены в сумке или прикрепленной к спине – после потери телескопа я немного опасался приносить что-то еще, но теперь веду себя намного осмотрительнее. Крадусь мимо огорода, перелезаю через стену, где ждет Серена в туннеле из веток. Мы идем к нашему холму, где ее деревья защищают нас от лесного гнева, от бдительных глаз сестер и матери. Показываю, что принес, и радуюсь ее счастью. Забываю, забываю, забываю, что она когда-либо была монстром. Что когда-либо может им стать.

Одной ночью я приношу ей свежую клубнику с огорода.

– Это нужно есть, – объясняю я, отрывая плодоножку и закидывая клубнику в рот. В голову приходит запоздалая мысль: а прилично ли предлагать девушке, которая отчасти дерево, есть плод растения?

Но она повторяет за мной и медленно пережевывает.

– Очень сладко. – Серена улыбается и берет еще ягоду.

После этого я приношу ей клубнику каждую ночь.

А еще звездные карты и книги. Астролябию из обсерватории. Пару маминой обуви, найденную в глубине шкафа. Она даже не пытается ее примерить, просто передергивается и возвращает мне.

– Как же я почувствую землю? – требовательно спрашивает Серена, будто мне стоило об этом подумать, прежде чем преподносить ей нечто столь оскорбительное.

Но карты, книги и безделушки приводят ее в восторг. Она хочет научиться читать. Я учу ее алфавиту, оставляю газеты и парочку книг. Уже через неделю она может читать простые предложения; еще через неделю – сложные.

Каждый день до рассвета я пробираюсь домой и сплю несколько часов, прежде чем силком вытащить себя из постели, чтобы успеть на смену. График у меня изнурительный и неустойчивый, но я не могу отказаться от ночей с Сереной. Каждый раз я боюсь, что это последний – что Гвиден проделает брешь в сторожевых деревьях Серены и поглотит нас обоих. Или отец поймает меня, когда я буду перелезать через стену. Но я не могу, не хочу это прекращать.

Прошло почти три недели с тех пор, как Серена вырастила вокруг холма ширму из деревьев, и я сыграл ей на маминой виолончели. Даже Майрвэн Гриффит больше не может меня отвлечь. Как правило, приходя на смену, она ежедневно заводит со мной вежливую беседу. Иногда ее темные волосы собраны в пучок, иногда свободно струятся волнами вокруг плеч. Она приходит в свой выходной и предлагает поужинать с ней в постоялом дворе. Раньше я бы с радостью ухватился за такую возможность и пожалел бы, что сам не набрался храбрости пригласить ее. Но теперь я, почти не задумываясь, даю вежливый отказ и возвращаюсь домой.

Потому что там меня ждет Серена.

Я почти решил, что так будет всегда, что остаток жизни каждую ночь я буду проводить среди деревьев и звезд.

Сегодня я достаю фонограф, который специально спрятал в сарае перед приходом отца. Осторожно поднимаю его над стеной, несу по туннелю из веток на холм. К тому времени, как я опускаю его на траву, открываю футляр и снимаю крышку, у меня совсем сбилось дыхание. Капельки пота затекают в глаза и щекочут между лопаток. Серена, как всегда, с любопытством наблюдает за мной.