Мария Гуцол - Три вороньих королевы [СИ]

Таких сладких слив Джил не пробовала никогда.

Кажется, она задремала. Джил помотала головой, отгоняя мутные остатки сна и слезла с широкого подоконника. Во сне у нее был брат, она искала этого брата, ее преследовали женщины и вороны, а помогал скрыться от них парень с выбеленными сединой висками. У него был тяжелый револьвер и мальчишеская улыбка, которая нравилась Джил, но все это не имело никакого значения по сравнению с явью.

Наяву Джил рисовала. В мастерской, залитой солнечным светом, громоздились холсты, а с холстов на девушку смотрело самое настоящее волшебство. Волшебство, созданное ее руками.

Джил велела себе выкинуть дурацкий сон из головы и взялась за кисть. Мазки ложились на холст так аккуратно и четко, как будто руку художницы вела какая-то особая сила, какое-то сверхъестественное наитие.

Солнечные лучи падали так, что холст под руками Джил сиял. Иногда ей казалось, что он светится своим внутренним светом, отвечая солнцу.

Она писала терновый куст. Причудливое переплетение ветвей, белое кружево нежных цветов. Лепестки проявлялись под кистью из глубины фона, и Джил казалось, что до нее долетает нежный аромат, такой головокружительный, словно весна.

Времени не существовало. Существовала только она сама, холст, терновый куст на холсте и свет. И можно было рисовать и смотреть, как оживает волшебство и сладкий запах цветов наполняет мастерскую.

— Терн всегда колюч и горек, — даже не голос, не воспоминание, а его тень мелькнула на самом краю сознания. Джил нахмурилась. Попробовала снова сосредоточиться на работе.

Холст был прежним и солнечный свет все так же падал на него. Но что-то неуловимо изменилось, и это что-то раздражало, как соринка в глазу. Джил попыталась закончить выписывать соцветия на крайней нижней ветке, но почти сразу же отложила кисть.

Наверное, она как-то успела запачкать белую краску. На белых цветах отчетливо виднелись красноватые разводы.

Как будто кто-то до крови уколол пальцы об острые шипы и задел лепестки исколотыми пальцами.

— Всегда колюч и горек, — в этот раз Джил отчетливо расслышала низкий мужской голос. Ей вспомнилось — кто-то сидит у костра, ломает в пальцах сухие ветки, кидает их в огонь, на рукавах блестит богатая вышивка.

Что это было, и откуда у нее в голове эта странная картина, Джил понятия не имела. Может быть, какой-то из тревожных снов, похожих на кошмары. Она никогда не придавала особого значения снам, тем более сейчас, когда у нее было все так замечательно наяву.

Но волшебство картины, которое само вело ее руку по холсту, куда-то пропало. Джил пришлось даже отойти от мольберта. Пытаясь как-то отогнать тень дурного сна, она прошлась по мастерской между уже законченных картин.

Цветущий терновник был везде. На каждом пейзаже, украшал каждый портрет. Раньше Джил нравилось, но сейчас показалось каким-то зловещим.

Она остановилась возле портрета женщины. Идеальное лицо, в черные косы вплетены белые цветы. Джил нахмурилась, разглядывая старую работу. Она помнила, она знала, что написала этот портрет, но никак не могла сообразить, как у нее получилось передать это жемчужное свечение кожи, эту глубину темных глаз.

На мгновение в памяти Джил всплыл взгляд других глаз, черных, как осенняя ночь, и страшных.

— Терн всегда колюч и горек, — сейчас она точно могла сказать, что в странном сне черноглазый мужчина сидел возле костра, и это он сказал слова, разрушившие волшебство маленькой мастерской Джил.

На портрете белые цветы поблекли и завяли. В косах женщины торчали шипы, длинные и острые.

Джил шарахнулась от холста. Это она не рисовала. Неосторожно она задела два холста, стоящих у стены, они упали.

Ни на одном не было больше белых цветов. С картин щерились шипы, темнели ягоды, сливово-синие и мелкие.

Джил кинулась к мольберту и картине, от которой только что отошла. Ей стало страшно, по-настоящему страшно, когда она металась от одной работы к другой и видела, как у нее на глазах все, что она написала, меняет чужая злая воля. Джил закричала, пронзительно и тонко.

Она зажмурилась, пытаясь хоть так отгородиться от всего этого ужаса. И вспомнила.

— Терн всегда колюч и горек, — мужчина у костра плеснул в огонь из маленькой металлической фляги, пламя взметнулось, выхватив из темноты бледное лицо, красивое и страшное. Джил показалось, что темные глаза видят ее насквозь. — Всегда колюч и горек.

Огонь из костра перекинулся на мастерскую. Горели холсты, крючился в пламени терновник, в воздухе плясами искры. Джил закричала снова. Она стояла в самом сердце пожара, а вокруг горело и рассыпалось жирным черным пеплом все, что было ей дорого. Все ее картины, над которыми она работала так долго.

Как долго? Этот неожиданный вопрос заставил Джил замереть. Она не могла вспомнить, как писала все эти портреты и пейзажи, за исключением последних нескольких мазков. Терн корчился в огне, как живой, во рту у Джил было нестерпимо горько и терпко, как будто она действительно откусила горькую терновую ягоду. Она сплюнула на пол.

Огонь догорел. Он отступил к дальней стене и съежился до одинокого лепестка над факелом. Не было мастерской, полной солнечного света, была каморка, тесная и темная. Факел на стене коптил и вонял. Вместо холста и мольберта Джил рисовала на закопченной стене.

Она зло стиснула перепачканные пальцы в кулаки. Это же надо так… Так испохабить, отравить радость творчества, так подло обмануть. Джил нахмурилась, вспоминая пиршественный зал, сиду Тернового холма, Хастингса, расплывшегося лужицей желе перед ней, сливы на подносе, медовую сладость, обернувшуюся терновой горечью.

Ей нужно получить Горькую чашу. Выбраться из этого дурацкого холма и отыскать Дилана. Для этого ей нужен Бен Хастингс. Следующая мысль обожгла девушку не хуже огня, опалившего и уничтожевшего иллюзорный мирок художественной мастерской. А что если охотник на фей сам попал под чары? Если он не просто так развесил уши и распустил слюни? Джил сжала зубы. Нужно было что-то делать.

Дверь каморки поддалась с первого раза, как будто бы никому просто не пришло в голову ее запирать. За ней тянулся коридор, пустой и темный. Злость придала сил, Джил выдернула из скобы коптящий факел и решительно шагнула в темноту.

Коридор змеился и петлял, от него в разные стороны уходили другие ходы. Отсветы от факела плясали по стенам, рождая причудливые и пугающие тени, и что делать в этом лабиринте, Джил понятия не имела. У нее не было при себе ни соли, ни земли, ни холодного железа, про которое говорил Бен Хастингс.

Бен Хастингс говорил, что из двух дорог к цели всегда ведет та, которая нравится меньше. Джил едва слышно чертыхнулась и свернула в самый темный проход, наполовину заросший терновником.