Татьяна Иванова - Охотники на Велеса [СИ]

— Волосень тя придуши, как играет, — глухо проговорил дружка жениха.

— Нет, Коснятин, мажет. Ты просто не слышишь, — тихо ответил отец невесты, то есть Муромский староста. — Он недавно вернулся. С купцами ездил в Булгарию. Не до игры на гудке там было.

Дальше Любава плохо слышала. Напротив нее сидел тот самый Коснятин Добрынич, тщетно разыскиваемый князем Ярославом бывший новгородский посадник. Шрам на запястье можно было и не искать. Хотя вон он, шрамик тот. Музыкальные способности муромского старосты тоже заставляли тревожно задуматься. Песенное и всякое музыкальное искусство в здешних краях благословлялись Велесом лично.

Пришла она в себя от пристального взгляда Всеслава. Полминуты Любава смотрела на куриные косточки перед собой, а потом сообразила, что ее потрясение вполне можно объяснить величальной песнью, исполняемой красавцем песенником в ее, Любавину, честь.

Тем временем невесту с распущенными волосами вывели из-за стола, усадили в центре горницы и под женские причитания жених принялся заплетать ей одну косу, а сваха — другую. Невеста терпела все это с довольным видом. Еще бы. Из низшего круга незамужних девиц она сегодня переходила в уважаемый круг замужних женщин. Ради такого можно было с блаженной улыбкой потерпеть, как жених дергает ее за волосы. Не так уж и часто купцу приходилось заплетать девичьи косы.

Гости принялись наливать в свои чарки крепкую медовуху из булгарских кувшинчиков немного другой формы чем те, которые были с вином, но тоже облитых нежно-коричневой глазурью.

— Долго ли еще нам коровая ждать? — тихо спросил Коснятин у муромского старосты. — Надо бы поскорее. Иначе не успеют доехать засветло. А в потемках, сам понимаешь…

Любавины мысли понеслись вперед бешеным галопом. Во всяком случае, речь шла не о поездке в Суждаль. Туда спеши — не спеши, засветло не доедешь. Скорее всего, молодых, на ночь глядя, отвезут как раз в капище Велеса. Эх, проследить бы за ними.

— Да пусть молодые едут, а мы еще посидим. Нам-то зачем? — ответил староста.

— И то верно, — заметил Коснятин со смешком. — Жених и без меня справится. Ему, небось, опыта не занимать. Хотя с такой красавицей невестой, — вежливо сообщил он отцу упомянутой красавицы, — я бы с удовольствием воспользовался правом дружки на первую ночь невесты, — он снова коротко хохотнул.

— Уже скоро, — сказал староста. — Вот-вот коровай принесут.

Час от часу не легче. Срочно надо все сообщить Харальду. Где там Дрозд?

Мальчика, сына дядьки Тишаты, в Новгороде звали Егорий. Покойная жена Тишаты христианка Оллисава дала сыну христианское имя. Но и Дроздом мальчика тоже звали. А в этих местах о христианском имени надо было забыть попросту ради сохранения жизни. Только вот Коснятин и мог называться по христианским святцам. Но чем он за это заплатил!

Любава завертелась на лавке, оглядываясь по сторонам. Всеслав сосредоточенно смотрел в чарку с вином в своих руках.

Эх, была, не была!

— Матушка, — тихо обратилась девушка к своей соседке, — можно я по нужде выскочу? Никто не обидится?

— Беги, как раз к разделу коровая вернешься.

Любава осторожно выбралась из-за лавки во время очередной смены блюд и выскочила в сени, набитые любопытствующим народом. Где же там Дрозд?

На пороге сидела девица, наверное, деревенская дурочка. Сидела она на своих светлых как солома, густых и блестящих волосах, взгляд слегка раскосых серых глаз казался отсутствующим, изо рта медленно текла струйка слюны. Девица разодрала дорогие сердоликовые бусы и неспешно опускала бусинку за бусинкой в щель между бревнами.

— Дай сюда, — раздраженно сказала женщина постарше.

Дурочка отдала ей бусы и затихла. В этот момент Любава увидела Дрозда. Мальчик пробрался к ней между людьми.

— Ух, как играют, — восторженно сказал он, — я тоже так скоро буду.

— Беги скорее, скажи Харальду, что молодые спешат уехать, чтобы успеть засветло. Поэтому свадьба не затянется. Я скоро вернусь.

Она пристально вгляделась в глаза мальчика. Запомнил?

Дрозд кивнул. Как-нибудь оплошать, когда речь шла о сообщении Харальду, ему не хотелось. Никому этого не хотелось.

Успокоенная Любава вернулась в избу, заглянув предварительно туда, куда ей полагалось по ее байке для отвода глаз.

В избе как раз молодые муж с женой приступали к разделу коровая. Означенный круглый священный хлеб уже лежал перед ними на блюде в венке, как и положено. И деревце торчало посреди коровая, и две фигурки из теста под священным древом.

— во весь голос пели песенники так, что не только в сенях, но и во дворе было слышно.

— Ну на счастье, — пробормотал Коснятин.

Молодые вцепились в круглый хлеб с двух сторон, и он треснул. У мужа осталась чуть большая половинка вместе со священным деревцем.

— Наверное, заранее борозду провели, — подумала Любава недоверчиво. — Надо же, как удачно хлеб разломился. У мужа кусок побольше, но не слишком, чтобы не обидеть хозяина, отца невесты.

Гости грянули приветственные здравицы так усердно, что домик слегка шатнулся. На дворе крики подхватили.

— Да, здоровы муромцы поорать, — пробормотал Всеслав добродушно.

— Так на счастье же, — так же добродушно ответил Коснятин.

Пока всем гостям раздавали особые свадебные хлебцы, а те отдаривались, кто чем мог, молодые тихонько покинули избу. Затем внесли новые кушанья, в кувшинчики подлили медовухи, и празднество продолжилось. Тот высокий голубоглазый песенник, который пел Любаве величальную песнь, сменил гудок на гусли и неспешно запел былину. С шестью струнами гуслей он управлялся не менее успешно, чем с тремя струнами гудка. И голос у сказителя оказался ошеломительно красивым, низким и бархатным. Голос был красивым, да.

— Ну и ну, — пробормотала Любава по окончании былины, — хорошенькое же содержание. В наших краях такого не поют.

— А что тебе не нравится? — тихо поинтересовался Всеслав.

— Как это, что! — так же тихо ответила новгородка, — по-твоему, это хорошо, выйти замуж за огненного змея — оборотня?

— А что тут плохого? — саркастично произнес Всеслав почти что ей на ухо. — Слышала же, каждый вечер приносит злато-серебро в невероятных количествах, по ночам в сахарные уста целует, да в шейку лилейную, полюбовник-де знатный. Что еще женщине нужно?

— Так он же нелюдь, — растеряно ответила Любава.

— Так даже интереснее, — желчно произнес воин. — К тому же, слышала, он только в небе — огненный змей крылатый, а на земле — прекрасный молодец. Ты вообще невнимательно слушаешь, все больше на сказителя засматриваешься…

— Все я слышала. Змей может быть в виде прекрасного молодца. В виде, да. Но ты думаешь, нелюдь сможет пожалеть свою жену, когда она станет постарше и начнет уставать и болеть? Ты думаешь, он сможет что-нибудь сделать для нее во вред себе? Ага, как же. Вот как утратит эта женщина свою красоту хоть немного, так он дождется ближайшей грозовой ночи, обернется «в ни куренка, ни кутенка, а в неведома зверенка», и пойдет проситься на постой к следующей жалостливой девице-красе. И все злато-серебро у его оставленной жены в черепки обратится. А детки у них совместные наполовину змееныши, кстати сказать. Делать им больше нечего, как собственную мать жалеть.