Грин Элис - Алмарэн

Неужели, я больше никогда не увижу ее? Не коснусь ее руки, волос? Не обниму ночью, не пройдусь рукой по плотной чешуе, и не увижу крылатый силуэт в тенях?

Не может быть!

Там, в заповедной части! Она там!

Снова поднявшись, переборов себя, шевеля ногами, я брел и брел к нашему дому, пытаясь отыскать ту самую тропинку, по которой возвращался из города. Но деревья обуглились и стали неузнаваемы. Больше не было валунов, на которых мы грелись летом. Я не мог найти заповедную зону, потому что ее больше не было. После смерти Алмы, она закрылась навсегда.

— После смерти, — я еле мог говорить, — как ты посмела?!

Небо не ответило на мой крик. Только дождь усилился. И все так же, тепло и мягко падал на мою голову и тело. Я промок до нитки, будто это вода пыталась просочиться в душу, в которой и так все место было отдано ей.

— Как ты посмела умереть раньше меня?! Почему ты не взяла меня с собой?! Ты — жестокое чудовище, монстр! Я ненавижу тебя!

Ноги перестали слушаться, и я упал на колени, пряча лицо в руки. Я не мог дышать, только кричать, как она меня достала, какая она мерзкая и противная.

А дождь все шел и шел, будто ожидая, когда я выговорюсь.

— Лучше бы ты меня не спасала, — я подставил лицо дождю, — я бы умер в океане, и ничего этого не было.

Она не могла ответить, но я знал, что бы ответила Алма.

«Эгоист! Я ни о чем не жалею! И если я такая мерзкая, забудь меня, и вернись к Мари!»

Вот такая она была. Жестокая. Черствая. Немногословная. И при этом умудрилась полюбить меня. Как и Кай, я погубил ее, только окончательно. Я хуже, чем он.

«Замолчи сейчас же! Ты подарил мне все! Ты дал мне то, за что мне не страшно было умереть! Я и лес, благодарны тебе за все. Иди к Мари, ну же, она совсем одна!»

— Ты могла бы хоть раз подумать о себе, дура! Все ради меня, ради Мари, ради леса. А что ты сделала для себя? — мне кажется, я сходил с ума, но голос в моей голове был таким настоящим. Таким… ее.

«Ради себя, я принесла бесчувственного мальчика в свою пещеру. Ради себя держала в плену. Ради себя влюбила, вышла за него, и вырастила ребенка. Ты — то, ради чего я жила. Я теперь, иди домой, Рэн. Кая больше нет. Живи спокойно. Прости, меня ждут там. Позаботься о Мари и себе. И когда-нибудь, я приду за тобой. Я тебя люблю, Рэн. И никогда не забуду».

— Да как ты! Как ты! Я женился на дуре!

Но больше голос не появлялся.

Мои глаза закрылись.

А сухая листва замолчала. Капли дождя не беспокоили ее. Пожар потушен. Лес выгорел. Алма умерла.

Так почему я еще тут?

Тепля рука коснулась моего лба.

— Пап, — заплаканный голос заставил меня очнуться, — где мама?

Не помню, сколько прошло времени, может неделя, может месяц.

За окном все время было солнечно и это жутко бесило. Иногда в комнату заходила Мари и приносила мне еду. Я не мог спать и есть. Я вообще ничего не мог.

— Пап, надо поесть, давай, — ложка ударялась о мои губы.

Она, как и полагает сильной девочке, плакала ночью, когда я не должен был слышать. Плакала как двухлетний ребенок, у которого что-то очень болело. Плакала долго, почти до рассвета. А потом вставала и готовила завтрак. Обед. Ужин. Ходила в город. Продавала шубы.

Я смотрел на это, и не мог понять, почему лежу на этой кровати, пока она одна страдает?

Но я просто не мог ничего делать. Пока я ел, разбил две тарелки.

Так дальше продолжаться не может.

Ханна приехала, как только смогла. Одна, без детей, как я и попросил в письме.

Ранним утром она ворвалась в дверь, вся в слезах, и вдоволь наплакавшись с Мари, зашла ко мне.

Мои пальцы бездумно листали страницы какой-то книги, буквы все никак не соединялись в слова.

— Братец, — ее руки сомкнулись за моей спиной, — ты так похудел.

Ее встревоженное лицо бесило меня. Но я сдерживался. Мне не хотелось жалости. Хотелось просто остаться одному.

— Я позвал тебя, чтобы ты забрала Мари.

— Надолго?

— Навсегда.

После долгой тишины, я поднял голову на сестру.

Она удивленно и печально наблюдала за веткой, бьющей в окно.

— Я буду высылать деньги на ее содержание каждый месяц. Столько, сколько скажешь. Не хочу обременять тебя, но со мной она погибнет. Ты сама знаешь этот город, и то, как он поступает с сиротами.

Она так сильно сжала руки, что захрустели пальцы.

— А без Мари погибнешь ты.

Пришлось приложить усилия, и коснуться ее плеча, чтобы она хоть чуть-чуть поверила, что я в норме.

— Со мной все будет хорошо. Я останусь тут, и буду приглядывать за остатками леса. Обещаю, завтра же встану на ноги. Пойми, Мари нужны люди, семья и школа. Я не смогу дать ей этого. А Алма… ее мама, хотела этого больше всего.

Вдруг дверь так резко распахнулась, что ручкой ударилась о стену.

— Ты все врешь! — закричала, зареванная Мари, испепеляя меня взглядом, — ты просто струсил! Ты струсил жить дальше! Мне никто кроме тебя не нужен, ни школа, ни друзья! Как ты не понимаешь? — на последних словах ее голос затих, и я понял, что если не сейчас, то больше никогда.

— Не смей так говорить со мной. Иди и собирай вещи. Завтра утром ты отплываешь вместе с тетей. Можешь забрать все, что хочешь.

Она выбежала, закрыв дверь с той же силой, что и открывала. Мне кажется, повредилась петля.

Ханна сняла мою руку с моего плеча и встала, гордо задрав голову.

— Я думала Алма — монстр, но я ошибалась. Не волнуйся, Мари будет в полном порядке. Хорошего дня, брат.

На рассвете следующего дня они отплыли. Я ехал вместе с ними в повозке. Мари молчала, сжав губы до белизны, но так и не прекратила беззвучно плакать, роняя слезы на подол платья.

Я делал вид, что мне все равно. Но то, как я с ней обошелся, было самым большим моим грехом. Но я знал, что ничего не дам дочке, кроме разочарования во мне, жизни, и людях. Я никогда не оправляюсь от потери.

В порту я сидел долго, пока корабль не исчез из виду. Все это время девочка стояла на палубе, и смотрела на меня, не уходя до тех пор, пока мы не перестали видеть друг друга.

Я так ей и ничего не сказал. Ведь одно слово, я не выдержал, и попросил ее остаться со мной, жить со мной, и разделять жалкое существование.

Однако обрекать ее на несчастья я не мог себе позволить. Не свою дочь. Не нашу дочь.

И правильно сделал.

На ближайшие несколько лет алкоголь стал моим другом. При Алме я позволял себе бутылку эля. Сейчас их было две только в обед. В постоянном похмелье, мне часто виделась Алма, она говорила со мной, ругала меня. Я знал, что это обман, но лучше так, чем бродить по лесу, крича ее имя.

Деньги я зарабатывал охотой. Отстреливал оставшееся на клочке леса зверье. Вплоть до белок.

В таверне ко мне часто подсаживались женщины, желая провести вместе ночь, а меня тошнило от мысли, что кто-то кроме нее будет меня касаться. Вся жизнь стала сплошным круговоротом вина и сна.