Грин Элис - Алмарэн

Я сдался. Спорить с этой заучкой было бесполезно.

— Как скажешь. Бери нашего оленя и лети, я с волчатами по тропинке вернусь.

Схватив добычу, она, подобно черной тени деревьев, вспорхнула в воздух, ломая старые ветки деревьев.

— Представляете, я живу с ней уже почти пять лет, а знаю так ничтожно мало.

Вряд ли стая меня понимала, но виляла хвостами и смотрела очень внимательно.

— Да и вы совсем недавно были крошками.

Мне сразу вспомнилось, как мы с Алмой выкармливали их теплым коровьем молоком. Как кутали в шкуры, сооружали подобие волчьего соска из ткани и стеклянной банки, как они встали на лапы, и стали грызть, что не попадя (хвост Алмы в том числе). Клио, моя беленькая подруга, была намного слабее своего брата, мне даже на миг показалось, что она не выживет, но все обошлось. Я научил их охоте, как красться, как нападать и убивать. Только полгода назад мы впервые удачно вышли на охоту.

Времена года встали на свое место, когда мое чудовище перестало их контролировать, и вот, в разгар лета, мы наслаждаемся ягодами, охотой и теплом.

Потрепав друзей по голове, и снова вернувшись к реальности, я понял, что сильно свернул с дороги, и мы идем вовсе не к пещере.

Тропинка стала непривычно ровной, а в воздухе запахло… выпечкой? Я этого запаха уже тысячу лет не чувствовал. Последняя моя попытка испечь хлеб в пещере обернулась крахом и ожогами.

Еще чуть-чуть пройдя, я услышал человеческий смех.

Да ладно?

Пах!

Внезапный выстрел испугал волчат, и те с визгом бросились назад. Я не стал их возвращать. Если я и правда, там, где я думаю, им лучше не показываться.

Все нутро тянуло меня назад, в лес, к Алме, домой. И только сердце колотилось как бешеное, когда я все ближе приближался к выходу из этого леса. Вот редеют деревья… Солнечный свет так близко.

Невероятно.

Под моими ногами лоскутным одеялом расстелился город. Мой город. Город, расположившийся на краю обрыва, а дальше, синее, бесконечное море. Из домиков идет дым, на улице сушится белье, работают пекарни и кожевенные фабрики. Издалека, с базара, доноситься знакомая, человеческая речь.

Зашуршала листва.

Алма…

Она осталась там одна. Что ж, в обед она не полетит меня искать, а вечером я вернусь, она и не заметит. А что, если я больше никогда не смогу вернуться сюда? Снова увидеть людей.

Оглядев себя и отряхнувшись, я спустился вниз по склону, к первым домикам.

Надеюсь, люди не посчитают меня странным. Я недавно постриг волосы и постирал одежду. На дикаря из книг не похож.

Мостовые встретили меня гулом, и таким количеством людей, сколько я еще никогда не видел. Никто не обращал на меня особого внимания, и я пользовался этим, слушая слухи и разговоры.

«Говорят, королева ждет наследника» — шептала одна молодая девчушка своей подружке. Та округлила детские, глупые глаза. Обе шли с базара, неся в корзинах фрукты. Головы их были прикрыты шляпками, а платья нежных синего и алого цвета, струились по телу, по силуэту тонких ножек. И да, девушек я тоже давно не видел.

Что-то бешеное забилось в моем сердце, я словно сошел с ума, опьянел, как недавно от странных ягод на востоке, которые Алма запретила мне есть.

Столько лиц, столько эмоций, смеха. Все они — как я! С каждым захотелось поздороваться, пожать руку, спросить, как они тут жили последние пять лет.

Может, здесь есть моя семья? Нет, я не хочу возвращаться в нее, но очень хочется увидеть похожих людей.

И я пошел на базар. Эти улицы не казались мне знакомыми, но инстинктивно ноги принесли мое тело прямо к первым прилавкам с хлебом и платками. Эх, были бы у меня деньги, я бы купил что-нибудь своему монстру в подарок.

По воле случая, в песке, я увидел что-то блестящее. Хм, один серебряник. Не густо.

Ага, а вон и цветами какая-то красавица торгует. Ну, хоть цветок то я ей принесу. Если она не обрадуется, то хоть сделаю гербарий, в память об этом дне.

Я подошел ближе к совсем молоденькой продавщице, ей было лет тринадцать. Она была замотана в лохмотья и прикрывала голову старым пуховым платком.

— Привет, — заговорил я, и она вдруг вздрогнула, подняв испуганные карие глаза, — что у тебя можно на один серебряник купить?

Она так долго и странно на меня смотрела, что не сразу ответила. Я даже подумал, что она немая, и придется объясняться на руках.

— Ах, одну розу, господин, — хрупкий голос надломился, словно она очень долго плакала. У меня так было в детстве, когда я только попал к Алме.

— Что ж, давай.

Она наклонилась к цветам, и выбрала одну, ярко-алую, словно кровь. Завернув ее в бумагу, и обмотав блестящей лентой — передала мне.

Теплые глаза цвета опавшей осенней листвы, под которыми пролегали багровые синяки, еще раз отчаянно взглянули на меня, пытаясь что-то найти.

— Вы хотите что-то мне сказать?

Она затрясла головой, и сильнее укуталась в свои обмотки, которые выдавала за одежду. Не знаю, что с ней, но я пошел дальше, как бы не было мое желание, остаться с ней, и выяснить, что не так. Я вряд ли смог ей помочь.

Но тут до меня колокольчиками донесся ее голос. Голос, принесенный резким порывом ветра.

— Калеб!

Я обернулся, и увидел отчаянную девочку, смотрящую на меня.

Не успел я заметить, как воспоминания об этих глазах, о темных, как шоколад волосах, захлестнули мои мысли.

— Ханна? Это ты?

Бросив свои цветы, путаясь ногами в юбке, девушка бросилась мне на грудь и заплакала.

— Где ты был?! Где ты был, дурак!

Через полчаса я уже сидел за старым дубовым столом, и пил странного вкуса чай, сваренный Ханной, которая, устроившись напротив, внимательно наблюдала, как я грызу сухарь.

— Ты так вырос, — прошептала она себе под нос, улыбаясь, — я думала, больше никогда тебя не увижу.

— Прости, — я отставил это поило очень осторожно, чтобы не обидеть хозяйку дома, — я все еще плохо помню том, что случилось. Как ты оказалась здесь, в этой лачуге, совсем одна. Сколько тебе лет? Тринадцать?

Она нахмурила густые брови и надула щеки. Лучше так. Мне не нравилось, когда она грустила.

— Вообще-то пятнадцать! Я старше тебя на год, глупый братец!

— Ладно-ладно, прости еще раз. Так что случилось тогда? Расскажи мне, я хочу знать.

Ее тонкая, порезанная об шипы ладошка лежала на столе. Сев с ней рядом, я взял ее руку в свои, принялся греть. Она даже вздрогнула от этой ласки, как напуганный олененок.

— Тогда, — слезы вновь подступили, но она их быстро смахнула, сжав мою руку, — ты помнишь, что мы дети бывшего мэра?

— Я ничего не помню.

— Тогда, расскажу с самого начала. Наша мама была дворянкой, но умерла от тифа, когда мы были еще детьми. А папу как раз выдвинули на пост мэра. Люди его любили. Вот только на кораблях стали приплывать странные купцы в наш город. Товар сомнительного качества предлагали. Даже, говорили, рабством не брезговали. Папа тогда и решил их лавочку прикрыть. Папа давай угрожать. Они ему, мол, еще раз сунешься, мы от твоих детей костей не оставим. Папа посчитал это всего лишь глупыми словами. И тогда… ты пошел играть на берег. Я пришла, — ее грудь содрогнулась, но она снова удержала плач в себе, — а они тебя держат вдвоем, что-то про отца кричат, «поплатится старый дурак, поплатится!» и скинули тебя прямо с обрыва, вниз, в океан.