Майкл Салливан - Эра войны. Эра легенд [3-я и 4-я книги серии] [сборник litres]

– Себялюбивый? Ты называешь меня себялюбивым? Я отказался от своей мечты и остался с тобой. Остался, хоть и понимал, что это глупо. Ты говоришь, Нифрон предлагает спасти твой народ. А кто вызвался на поединок за пост кинига? Кто дрался против претендента от гула-рхунов? Зачем было мне это делать? Думаешь, я ради себя старался? Нет! Зато Нифрон старается как раз для себя, уж поверь мне. Это он себялюбец, а не я. Что-то я не видел его сегодня на поле боя. – В словах Рэйта сквозили горечь и злорадство. Он хотел бы сказать по-другому, но уже не мог остановиться. – Я чуть не погиб, когда великан махнул молотом и убил сразу трех человек. Это я спасал твоих близких. А где был Нифрон?

– Он не мог…

– Еще как мог. Просто не захотел. – Рэйт возвысил голос. – Я предлагал тебе уйти со мной, потому что мне казалось, нам не выстоять против фрэев, а еще я знал, что такое война. Я рос среди людей, которые жили войной. Я видел, что она делает с теми, кто проводит жизнь в битвах, и с теми, кто остается дома. Может, я ошибался, и у нас есть надежда на победу. Но я не ошибся в том, что война делает с людьми… и все равно остался. И я хочу сказать еще кое-что. Я люблю тебя. Нифрон не любит, а я люблю. И мне казалось… ты тоже меня любила.

Персефона бесстрастно смотрела на него. Камень. Она как камень, холодная и неподвижная. Настоящий киниг.

– Ты меня любила? Ты меня любишь?

– Нет, – ответила она.

Наступила тишина.

На поле боя постепенно привыкаешь к грохоту сражения. В звоне металла о металл можно расслышать ритм. Поединок – это дуэт, в котором каждый из противников играет свою партию, пока один точный удар не достигает цели. Тогда музыка битвы замолкает и наступает тишина. Рэйт стоял, слушая такую тишину. Он раскрылся, и удар Персефоны пришелся точно в цель. В ее глазах было удивление, страх и сожаление – так смотрят новобранцы на учениях, если им случайно удается зацепить соперника.

– Неважно, – тихо проговорил Рэйт. – Это уже неважно. Мои чувства к тебе не изменить. Я почти ничего не знаю о любви, но одно мне известно точно – от нее так просто не избавишься.

Персефона стиснула покрывала. Она хотела что-то сказать, но Рэйт еще не закончил. Она должна выслушать его; по крайней мере, та Персефона, которую он знал, заслуживает того, чтобы дослушать до конца. Он чувствовал себя так, будто не отказ получил, а только что узнал, что женщина, которую он любил, умерла, скончалась некоторое время назад. Его не пригласили на похороны, тем не менее он решил произнести эпитафию.

– Я полюбил тебя с первого взгляда. Может, с того мгновения, как впервые увидел в лесу, а может, когда ты заговорила со мной, как с человеком, несмотря на то что я дьюриец. Знаю, ты не можешь полюбить меня – то ли из-за того, что по-прежнему любишь Рэглана, то ли из-за того, что хочешь выйти за Нифрона. Но это не имеет значения, потому что… – Его голос дрогнул. – Потому что даже сейчас… даже сейчас…

Его голос сломался, как в свое время отцовский меч, только теперь нет рядом верного Малькольма и спастись не удастся. Рэйт развернулся и направился к выходу. Он так долго мечтал хоть одним глазком взглянуть на Персефону, а теперь единственное, чего ему хотелось, – оказаться подальше отсюда.

– Рэйт! – позвала Персефона, но он не остановился.

Он молча прошел мимо ожидающих в коридоре. И почему, когда не надо, от зевак нет отбоя?

– Что с тобой? Что случилось? – окликнула его Брин.

Рэйт медленно побрел прочь, вытирая слезы.

Некоторым людям ни за что не победить, как бы они ни старались. Если уж боги тебя возненавидели, не будет тебе счастья, а надеяться – только продлевать свои муки.

Мовиндьюле, Мовиндьюле!

Принц открыл глаза. Кругом было темно. Над головой колыхалась от ветра какая-то ткань. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить: он лежит в палатке на краю выжженного поля. На Мовиндьюле нахлынуло отчаяние. Ему приснилась Макарета. Он заметил ее в толпе на улицах Эстрамнадона, попытался догнать – и проснулся, один, в кромешной тьме. Ему ничего не оставалось как прислушиваться к порывам ветра и снова думать о ней.

Никто не знал, что стало с Макаретой, или Мовиндьюле просто не рассказывали. Может быть, ее заперли в той же камере, в которой сидел Видар, а может, отдали Видару, чтобы тот мог поквитаться с ней за свое заточение. Мовиндьюле ненавидел Макарету за то, что она натворила, тем не менее готов был убить старшего советника, если бы тот попытался причинить ей вред. Наверное, я влюблен в Макарету, и именно из-за этого все лгут мне о ее судьбе.

От сильного дуновения ветра полог шатра загудел. Надеюсь, столбы вкопаны глубоко и он не обвалится.

Мовиндьюле скорчился под ворохом одеял, накрытых сверху медвежьей шкурой. Кончик носа онемел от холода. От неумолкающего воя ветра было только хуже – звук навевал мысли о лютом морозе.

Мовиндьюле, ответь.

Принц скривился. Слушать болтовню Джерида в пути довольно забавно, но когда кэл врывается в его мозг посреди ночи, это уже переходит всякие границы. Мовиндьюле знал, что Джерид не может читать мысли, однако ему все равно было не по себе.

Он решил не отвечать и даже сделал вид, будто храпит, но Джерид заговорил снова:

Я знаю, ты меня слышишь. Я знаю, ты не спишь. Я долго слушал твое дыхание, так что могу определить, бодрствуешь ты или нет.

– Я спал, – сказал Мовиндьюле.

Завтра выспишься. Нужно заняться делом.

Мовиндьюле зевнул, протер глаза и издал глухой долгий стон – так, ему казалось, будет легче.

– Каким еще делом? – спросил он, надеясь, что речь идет не об уроках.

Он до смерти устал от уроков. В академии его заставляли часами выполнять всякие нудные задания, от которых ему хотелось выброситься с балкона Тэлвары.

Убить Арион.

Мовиндьюле приподнял голову с подушки.

– Но как? Пауки вчера пытались ее найти и не смогли. Она где-то прячется.

От Авемпарты ей не скрыться.

Мовиндьюле выбрался из-под одеял, спустил босые ноги с кровати, совсем забыв, что полом ему служит голая земля, и вздрогнул, почувствовав, как жесткая трава колет ступни и щекочет лодыжки.

Я думал, Касимер со своими Пауками сможет выследить ее, но она хитра и искусна. Следовало догадаться. Фенелия называла ее «Цензлиор». Ты знал об этом?

– Что я должен делать?

Мовиндьюле протер глаза, провел ладонью по бритой голове и поморщился, почувствовав под пальцами отрастающую щетину. Он терпеть не мог волосы и не понимал, как Феррол допустил наличие у миралиитов подобной мерзости. С волосами он чувствовал себя грязным, словно подцепил какую-то рхунскую заразу.