Марина Александрова - Осколок его души

Вчера он знал, что покажет девчонке то, что скрывает ото всех. Знал с того самого момента, как стал свидетелем её разговора с тёткой. Честно сказать, он сам был не подарок, но Игнэ его немного пугала. Он впервые видел и чувствовал её огонь так остро. Ни один из огненных эвейев не сиял так завораживюще, ярко и пугающе одновременно. Чистое биение стихии, от которой невозможно бежать или противостоять. Именно в этот момент он понял, что так должна сиять и однажды засияет каждая жемчужина в его ожерелье. Впервые Китарэ действительно понял, в чем разница между Эдором, который не смог стать частью его нити, и Ивлин. Огонь Эдора будто спрашивал, можно ли ему гореть? Точно маленький воришка, который украдкой брал энергию извне. Ему никогда не обрести отражения — это было очевидно. Ивлин же… девушка?! Но её огнь просто вспыхивал, не зная ни страха, ни боли, ни сомнений. Если ей всё ещё было чем дышать и что забрать, то её было не остановить.

И вот, когда он, можно сказать, окрылённый собственным открытием и решением раздвинуть границы их общения, особенно учитывая её последние предложение относительно того, что он может погрузиться в глубины её разума, заявляет ему:

«Аши сказал».

Решительно подтянувшись на руках, выбираясь из бассейна, Китарэ поднялся на ноги и обречённо прикрыл глаза.

— Похоже, этот огонь нацелился на остатки моего душевного равновесия, — прошептал он себе под нос. — Отличная работа, Игнэ.

Накинув на плечи легкий халат, он вышел из купальни, прошел на другой конец комнаты, и замер напротив широкого окна, всматриваясь в сереющее небо.

Ему было семь с половиной оборотов, когда он впервые понял, что не просто изменился внешне после смерти отца. В тот день, когда он узнал, что Император мёртв, его волосы стали белоснежными, точно снег, совсем как у его отца, а глаза с темно-карего оттенка точно выцвели до светло-голубого. Кожа стала почти белоснежной, а губы напротив стали на тон ярче, что безумно его раздражало. Сам себе он казался чужаком. Хотя, в свете произошедшего, это было последним, о чем он тогда переживал. Отца не стало, и это было ударом, который оказалось не так-то просто пережить. В один миг его привычный мир перестал существовать. Из любимого сына он превратился в призрака, который пытался найти утешение рядом с матерью. Вот только, она так глубоко опустилась на дно собственного отчаянья, что ему оказалось просто не по силам достучаться до неё. Его внешний вид рождал сотни слухов каждый день, которые было достаточно легко услышать даже ему. Никто не считал нужным скрывать, а он всё ещё умел слушать. Его боялись. Боялись последствий, которые могли необратимо отразиться на его психике из-за столь раннего соприкосновения с полотном. Предполагали, что он повредился умом, что может быть опасен и не сможет собрать новую нить, когда придёт время. Они не могли притвориться, что его нет, но могли сделать так, что юный наследник почувствовал себя выцветшей тенью прошлого себя, которого можно не замечать и сторониться. Так, он остался совершенно один будучи окруженным сотнями слуг и придворных. Он не понимал, что с ним может быть не так? Внешность — да, изменилась. Но, насколько он мог судить, всё остальное было в порядке. Разве что его эмоциональность приблизилась к нулю…

Хотя, слово «в порядке» не совсем подходит его детству, точнее тому периоду его детства, наполненному одиночеством и тоской по отцу, которого, как ему казалось, лишний раз боялись даже вспоминать. Будто с его смертью его просто вычеркнули из мира живых.

Китарэ прикрыл глаза, погружаясь чуть глубже в воспоминания, которые предпочитал лишний раз не тревожить.

— Принц! Принц! — пожилой слуга, которого приставила к нему мать, был слишком суетным и порой Китарэ просто прятался от старика, не желая лишний раз выслушивать его причитания о том, что по мнению Лидо было смыслом существования любого наследника:

«Ваша спина недостаточно прямая, вы же будущий Император!»

«Вы используете, диалект западных земель, когда перестаёте следить за тем, что говорите. Это недостойно будущего Императора! Да, ваша мать родом оттуда, по вас это не оправдывает».

«Не забывайте о манерах, особенно, когда разговариваете со старшими!»

«Раньше вы не позволяли себе ковыряться в носу! Что за отвратительная привычка!»

«Вам не следует бегать, когда в этом нет необходимости! Для этого есть тренировки».

Китарэ ненавидел этого старика. Уже став старше он мог понять, что причиной его раздражения был вовсе не слуга, а его попытки давить на него тогда, когда ему и так было нечем дышать. Китарэ, казалось, что каждый новый день подобен пытке. Он задыхался, его разрывало от желания бросить всё и уйти Парящие ведают куда, лишь бы не оставаться в месте, где он всего лишь призрак, бессловесная опасная тень! Он ненавидел всё это. Его словно тянуло куда-то далеко-далеко… лишь там он бы смог вновь ощутить себя прежним, настоящим и умиротворенным.

В тот день слуга искал его, чтобы сопроводить в сад, где Китарэ уже ждал Ис Нурак. Для чего он мог понадобиться дяде сейчас? Он не видел его с того самого момента, как пришёл в себя и вот спустя несколько месяцев он ждёт его в саду? Это было странно. Но с другой стороны, впервые за много дней пришли навестить именно его, а не встретиться с ним на очередном официальном приёме или встрече, чтобы дать почувствовать очередной взгляд «сквозь». Это странным образом воодушевило мальчика тогда.

Ослушавшись любых запретов, он почти бежал, петляя по замысловатым дорожкам императорского сада. Его дядя сидел на широкой скамье под навесом беседки, которую оплетал дикий виноград. Ис Нурак любил дорогие вещи, вот и в этот день, он облачился в безумно дорогое кимоно, сотканное из золотых и жемчужных нитей. На его указательном пальце красовался нефритовый перстень, в виде дракона, а в руке он держал небольшой веер, которым неустанно обмахивал себя, отгоняя полуденный зной.

Увидев Китарэ, он встал и слегка улыбнулся:

— Малыш, Китарэ, — пожалуй, это единственным, что успел сказать в тот день Ис Нурак. Он подошел к наследнику и положил свою ладонь на плечо Китарэ.

То, что произошло дальше, было загадкой, для Китарэ по сей день. Он не помнил. Лишь обрывки воспоминаний, словно клочья невнятного сна, когда пожилой слуга пытался оторвать его от лежащего на земле родственника. Он кричал тогда. Нет, не так, он выл и орал точно раненный зверь и всего два слова вырывались из его горла, когда пальцы продолжали разрывать кожу на лице родственника:

— Я — Аши! Аши!

Китарэ вздрогнул, словно сбрасывая непрошенные воспоминания, и провел рукой по влажным волосам.