Роберт Янг - Дом, забытый временем

Для протокола: мой серийный номер в системе — КФНЗ-44В-6507323, звание — пилот ракетного катера второго класса, имя — Бенджамин Хилл. До призыва я преподавал в школе.

Должно быть, течение оказалось не без совести, потому как позволило катерку всплыть возле звезды, окруженной шестью планетами. В голову не пришло ничего лучше, кроме как окрестить систему Системой Икс; и я направился к планетам, надеясь отыскать среди них пригодную, где получилось бы прожить остаток лет. Икс-4 показалась вполне сносной: наклон оси — 2,3 градуса, а значит, есть смена сезонов; спектроанализ показал наличие атмосферы земного типа. Еще у планеты имелась луна: огромная, вращавшаяся по такой же орбите, как луна вокруг Старой Земли. Впрочем, в лунах я не нуждался, а потому, удостоив спутник беглого взгляда, направил катер к планете, дабы присмотреться к потенциальному дому.

Примерно четыре пятых поверхности покрывали океаны, среди которых нашелся лишь один пригодный для жизни материк. Небольшой массив суши, от которого подобно рукам и ногам, отходило четыре длинных луча. Прочие континенты, если можно их так назвать, располагались в арктической и антарктической зонах. Если не считать прибрежных территорий, то к теплокровным созданиям они были столь же гостеприимны, как скопление айсбергов.

Что ж, один континент — лучше, чем ни одного. Я стал кружить над материком, и в то же время, словно бы дождавшись, что я, наконец, сделал выбор, сдох ионный двигатель.

Видимо, течение все-таки оказалось бессовестным.

Спасли меня реверсивные двигатели и тормозной парашют. Двигатели позволили дотянуть до поверхности, — пусть и в районе скалистых гор — а парашют позволил мягко приземлиться, так чтобы не сдетонировал боекомплект. Сел я в сумерках и когда выходил из шлюза, на небе как раз показалась луна.

Я сказал «луна»? Оговорился, значит. Технически определение верное, однако при виде этого спутника на ум пришло другое слово. «Человек», а то и «бог». Сейчас уже не вспомню.

Образ человека на лунной поверхности — феномен, знакомый каждому, кто бывал на Старой Земле, а сами спутники с лицами — явление, что встречается не реже хвостатых комет. Если долго и пристально смотреть, то лицо можно увидеть во всем. Однако тут лицо было не на луне, оно было самой луной. Или, точнее, той ее стороной, что была невидима от меня, когда я подлетал к планете. Поэтому, занятый посадкой, я ее проглядел. Целиком же луна представляла собой голову.

В отличие от прославленного спутника Старой Земли, эта луна была молода, чего не скажешь о ее лице. Физиономия старого-престарого человека, — брезгливого хрыча, ненавидевшего планеты, людей, ненавидевшего свет и смех, в общем, ненавидевшего всех и вся. Его угрюмостью был пропитан даже льющийся на планету свет.

Я вернулся на борт и направил на луну один из телескопических прицелов, навел фокус. Лоб оказался плато, брови — лесистыми прибрежными зонами, глаза — морями. Нос — горной грядой, губы — парой пустынных кряжей, бородатые щеки — лесистыми долинами. Подбородок — тундрой, а уши — мезами. Плато-лоб, поднимаясь, переходило в «безволосую» макушку. Атмосфера сглаживала этот вид, но не настолько, чтобы смягчить строгость выражения.

Плато, пара морей, горная гряда, два кряжа, два плоскогорья, палеозойский лес и тундра — занятное сочетание, ничего не скажешь, — однако впечатляющей такая портрет-ность мне не показалась. Я — выходец из продвинутого общества. Но как насчет членов отсталого общества? Вернее расы людей, построивших примитивное селение, которое я заметил, опускаясь на горный склон? Какова была бы — точней, была — их реакция на подобный феномен?

Ответа я не знал, и потому вопрос тревожил меня. Плюнув, я отправился спать. Всю ночь пролежал в полудреме, пытаясь забыть прежнюю жизнь, к которой не суждено вернуться. Наутро собрал кое-какие жизненно необходимые вещи, чтобы точно дойти до деревни, спрятал в карман небольшой ионный пистолет, — так, на всякий случай, — запер люки катера и стал спускаться с горы. Есть люди, которым для насыщенной жизни никого рядом не надо. Так вот, я не из таких.

Как Заратустра, в одиночестве я спускался с горы. Однако в лесу у подножья не встретил старика, собиравшего корни, зато повстречал девушку, купавшуюся в ручье. Признаться, тот спуск дался мне значительно сложнее, чем нынешнее его описание. Местами я шел, местами сползал по камням на брюхе, и это заняло у меня три дня — каждый по двадцать шесть часов, — а львиную долю четвертого я брел по лесу.

Волосы у девушки были золотисто каштановые, но мокрые смотрелись гораздо темнее. Глаза — серые, большие, ярко блестящие; нос — привлекательный; губы — довольно пухлые, а подбородок — с ямочкой. До этой встречи меня одолевали сомнения: вдруг аборигены окажутся негуманои-дами. В архивах есть записи, что на некоторых планетах типа Старой Земли живут отнюдь не представители человеческого разума. Однако при виде девушки все сомнения рассеялись. Если на то пошло, человека она напоминала безусловно; внешне, во всяком случае. Наблюдая за тем, как мелькают над водой ее длинные пропорциональные ноги и изящные руки, я ощущал себя Адонисом, подглядывающим за Венерой. А если сравнение не совсем удачное, то вина в этом полностью моя: если из меня Адонис — так себе, то девушка в ручье — вылитая Венера, да еще какая.

Расположившись в подлеске, я ждал, когда она вылезет из воды, оденется и пойдет домой. Наконец девушка выбралась на берег и начала обтираться грубым хлопковым полотенцем, дрожа при этом на холодном весеннем ветру. Затем натянула хлопковое нижнее белье и расстелила на земле похожий на коврик отрез непонятного материала, легла на него и завернулась так, что наружу остались торчать только ее голова с плечами да лодыжки. После чего с трудом встала на ноги. Сексуальности в ней теперь было, как в дымоходе. Казалось, уже ничто не нанесет большего урона ее женственности. Как бы не так. Девушка натянула бесформенное серое платье, укутавшее ее с шеи до щиколоток и сделавшее похожей на серый конус. Так оживший дымоход превратился в оживший вигвам.

Наконец, надев пару грубых башмаков, она извлекла из объемистых недр серого платья гребень и принялась расчесываться. Волосы ниспадали ей на спину, до самой поясницы; уж не знаю, как девушка умудрилась расчесать их по всей длине, да еще уложить в узелок размером не больше бильярдного шара. Однако она и причесала и уложила, а после водрузила на голову чепец под стать платью, да еще скрывший половину лица. Так она преобразилась до неузнаваемости, но к счастью — или к несчастью, тут уж как посмотреть — у меня хорошая память.