Роберт Янг - Дом, забытый временем

Пришло время «открыть» электричество, и я «открыл» его.

В общем, к тому времени, как я посватался к Непорочности, я занимался всеми видами производства, какие существовали в этом мире. Мне исполнилось тридцать два года, и я был богатейшим человеком на материке. Возвысься и Старательность возражать не стали. Да что там, они сами чуть не бросили мне на колени драгоценную дочурку. Прошел особый добрачный период в полгода, затем не кто иной, как сам Возвысься, свершил над нами обряд в фамильном имении. Конечно, я к тому времени обзавелся собственным домишком: чуть больше стандартного жилища со стеклянной крышей. После свадьбы мы с Непорочностью по обычаю удалились в лес, где большую часть брачной ночи провели, завернувшись в ее подъюбник-ков-рик, под покровом древесной кроны. Ближе к утру вырезали на стволе дерева свои инициалы, чтобы сохранить его за собой; затем, взявшись за руки, вернулись домой. Расстелили матрасы у противоположных стен и проспали остаток ночи. Несколько раз, просыпаясь, я видел этого мерзкого старикашку в небе. Он таращился на меня сквозь прозрачную крышу, словно знал, что произошло в лесу под сенью нашего дерева.

Мы прожили в браке почти год, когда начался спад. В таком повороте дел ничего загадочного не было: люди прикупили все необходимое, а товары еще морально не устарели. Оставался еще где-то год. Я и не расстраивался, поскольку был готов к такому повороту. Я приступил к выпуску предметов роскоши, дабы помочь моему дивному новому миру преодолеть первый экономический барьер. Не прошло и недели, как мои точки сбыта уже ломились от всевозможных электроприборов и развлекушек. Я удобно устроился в мягком директорском кресле и готовился пожинать плоды собственной предусмотрительности.

Однако плодов так и не последовало.

Поначалу я не мог поверить, когда стали звонить мои продавцы (телефонные линии я провел в качестве приятного бонуса к электричеству) и сообщать, что новые товары не продаются. Но ведь доказано: человек приобретает предметы роскоши, даже когда это ущемляет его в плане приобретения предметов первой необходимости. Однако мои потребители — состоятельные люди, закупившиеся всем необходимым, но еще не ведающие, что техника обречена на износ и поломку, — наотрез отказывались покупать нечто несущественное. Я недоумевал: что с ними такое? — и отправился с проверкой по точкам сбыта, опросил десяток выбранных наугад продавцов. Никто из них не пролил свет на тайну, пока я чисто случайно не поинтересовался у последнего: сам бы он купил что-то из новых товаров?

— Нет, конечно же! — ответил он, чем немало озадачил меня.

— Что это значит? С новыми вещами что-то не так?

— О, нет, мистер Хилл. Качество, как всегда, отличное, по-иному у вас не бывает.

— Тогда почему ты ничего не купишь?

— Мне ничего не нужно.

— А тебе не обязательно в чем нуждаться. Достаточно хотеть.

— О, я бы не купил ничего из простой прихоти. Это будет самоугождение, а вы не хуже меня знаете: потакающие себе становятся неугодны Небесному Наблюдателю.

Так вот в чем дело!

— Так ты все это время знал, почему товар не расходится! Почему сразу не сообщил?

— Ничего я не знал, мистер Хилл. Мне было ведомо лишь то, почему я сам не купил бы ничего из этого, а я — продавец, не покупатель.

— Если ты думаешь купить что-либо, пусть даже у самого себя, то ты автоматически становишься покупателем. Ну или хотя бы потенциальным покупателем. Разве не ясно?

У продавца слегка отвисла челюсть.

— Я так не думал об этом прежде, мистер Хилл. Вы, разумеется, правы, но что нам делать?

Хороший вопрос. Возвращаясь домой по одному из своих отличных шоссе, я отчаянно пытался найти решение. Спад — или, точнее, депрессия, если называть вещи своими именами, — продлится, как минимум, год. Моему дивному новому миру просто не хватит живучести выдержать подобное испытание. Этот год не успеет закончиться, а люди уже начнут отказываться от моих технических даров и вернутся к прежнему укладу, и я, Бенджамин Хилл, останусь без штанов.

Ну, не то чтобы совсем без штанов: кое-какие средства я могу сберечь. Зато планы свершить свою законную судьбу были обречены.

Стояла середина лета, и ночь выдалась теплая. Небесный Наблюдатель взошел почти в зенит. Не знаю, как так получилось, но когда я посмотрел на него, мне померещилась усмешка на его лице.

А может, и не померещилась. В конце концов он победил.

Или же нет?

Съехав на обочину, я остановился и всмотрелся в это суровое лицо. В лоб-плато и берега-брови. В глаза-моря и гору-нос. В губы-кряжи и леса-щеки. В подбородок-тундру. Вот если бы слегка приподнять уголки его рта… Смягчить чуть-чуть линию сведенных бровей.

А ведь и правда!

— Так чего же ты ждешь, Бенджамин Хилл? — спросил я себя. — Дня независимости?

Я заехал в Чистоту за припасами и заодно предупредил Непорочность, что отлучусь на несколько дней. Затем отправился на место будущей лесопилки; оставил там машину и пешком пошел к своей горе. К ракетному катеру… и, собственно, к боевым ракетам.

Вы ведь понимаете, что происходило, правда? Я сказал: «Идем», и мой дивный новый мир пошел за мной, но там, где предстояло изменить образ бога, остановился. Понятно почему: совершить это мой мир был неспособен.

Все потому, что у этой цивилизации — в отличие от большинства — образ бога не был вымышленным. Это был даже не образ, в строгом смысле слова, а нечто конкретное.

А если не изменить лик бога, то и его отношение к тебе останется прежним.

Люди Совершенства ничем не отличались от населения других миров: они бы с радостью, если б могли, подправили образ бога, дабы он соответствовал времени перемен. Они давно бы это сделали, и наметившиеся социальные перемены произошли бы. И тогда средневековью конец. Впрочем, даже если б они знали, как проделать необходимую работу, возможностей им не хватало.

Зато хватало мне.

На то, чтобы добраться до катера, ушло три дня. Еще два — на то, чтобы рассчитать траектории и навести ракетные стволы. А на рассвете шестого я выстрелил — четыре раза. Небесного Наблюдателя еще, конечно, не было, но вот когда вечером он взобрался на небосвод и показался среди звезд, то получил свое с лихвой. Термоядерная ракета средней мощности не создает особого визуального эффекта, если наблюдаешь шоу с расстояния в пятьсот тысяч километров.

Я лишь увидел четыре крохотных грибочка, что выросли на исполинском лице: два в области бровей и по одному в уголках рта. Этого хватило: я точно знал, что не промазал.

Довольно скоро на лице старика появилась улыбка: не то чтобы широкая, а так, вроде Джокондовой. Линия бровей очень быстро разгладилась, и постепенно суровый вид сменился умеренной твердостью. Именно этого я и добивался: перемена вышла тонкая, такая, что люди не заметят сознательно. Подсознательно — иное дело. Я спас мой дивный новый мир.