Елена Кисель - Немёртвый камень

Но он, Кристо, всю жизнь знал, чего он хочет, и теперь сумел найти нужное слово, чтобы выразить самое дорогое.

— Одонар! — крикнул он за секунду до первого удара ратника и шагнул навстречу этому удару, как пушинку отбивая его своим мечом.

Он даже не замечал, что клинок светится, затмевая собой солнце.

Он не видел сияния, которое, как три тысячи лет назад на Альтау, сошло теперь на площадку у артефактория. Он не знал, что это сияние заставило онеметь войска артефактория, втянуть головы в плечи — остальных ратников и застонать — Морозящего Дракона

Отражая и нанося удары, разбрызгивая мальчишеские слезы радости правого боя, он не понимал, что у Одонара теперь появился свой Витязь.

** *

Кажется, за ее плечами был рассвет. Это значило — Кристо повезло, и он ушел туда, где было солнце. Но вокруг нее смыкались холодные сумерки, как когда-то, когда она получила удар Арктуросом — вечерние сумерки, которые нельзя было разогнать.

Экстер смотрел на нее.

Они были одни.

Остальных, кажется, отвлекло какое-то сражение, она даже не помнила, — какое. Улыбка Мечтателя — все, что важно. Его дыхание — единственный звук, который не дает сумеркам сомкнуться окончательно.

Ее собственный голос на фоне его вдохов-выдохов кажется тусклым и каким-то фоновым.

— Прости меня, прости, прости…

Он сжал ее ладонь своими хрупкими пальцами. Кудри растрепались по примятой, но все еще яркой траве, как тогда — по подушке цвета малахита…

— Как… хорошо, Фелла. Как хорошо… отдохнуть.

Кровь показалась в уголке улыбающихся губ, а в глазах больше не было улыбки. Они были бездонными совершенно и почти фиалковыми, как когда он смотрел на нее, решаясь пригласить на прогулку.

— Экстер… Экстер!

Что-то утягивало его из ее рук. Ладонь оставалась в ладони, но он пропадал и даже, кажется, удивлялся этому — ведь должен был остаться здесь, обязан был! Но будто поднялся ураган, и хрупкий стебель не выдержал, сломался — а цветок стал мотыльком, которого уносит в небеса. Сумерки сомкнулись плотнее, надвинулись на Феллу осязаемыми тенями, она подняла руку, чтобы отстранить одну из них — и вместо тени наткнулась на высокий черный цветок.

Ирис. Черные ирисы. Губы Экстера тоже поблекли, лицо, кажется, светилось в наступавшей ночи, но это был не свет Витязя, а кладбищенская смертельная бледность. Грудь приподнялась во вдохе и замерла, будто в нерешительности. Фелла наклонилась к его губам, чтобы, если нужно, отдать свое дыхание, но с губ Мечтателя уже сорвалось тихое, умоляющее:

— Не оставляй… — с последним выдохом.

Силуэт в белой рубахе так странно смотрится посреди черных ирисов. Он никогда не носил белого, предпочитал темные, но насыщенные цвета. Волосы, вьющиеся, русые, не развевает ветром, потому что нет ветра. Красное закатное солнце разукрасило небо за его спиной — от коралла и рубина до янтаря и бирюзы, и он смотрит в этот закат так, будто это кровавое солнце — самое прекрасное, что ему приходилось видеть…

Фелла сморгнула, и видение пропало. Она смотрела на бледное, спокойное лицо Экстера, в его открытые остановившиеся глаза, казавшиеся теперь неправдоподобно огромными. В ушах отдавался его виноватый голос:

— Они так долго ждали, Фелла… так долго ждали.

Глаза Экстера были зеркалом в иной мир, где посреди черного поля ирисов стояла фигура юноши в белой рубахе, с растрепанными волосами.

А из черных ирисов, одобрительно качая головами, к нему подходили фигуры. Царственные фигуры, и Фелла знала этих магов, всех до одного, а особенно невысокого, полного Нифазиата, в свите которого состояла…

За семью королями стояли остальные, погибшие на Альтау, когда они успели встать с этого поля? Они хранили молчание, но видно было, что ждали они действительно долго, что им уже невмоготу…

И что для полного счета им нужно, чтобы юноша с растрепанными русыми волосами стал одной из теней прошлого.

— Экстер!

Он не слышал. Качались черные ирисы, агонизировало в закате солнце. Она рванулась к нему, потянулась изо всех сил, но под ногами разверзлась пропасть, как разрыв между прошлым и настоящим — бездонная и непроходимая, и Фелла Бестия беспомощно заметалась по ее краю, наблюдая, как на другом берегу семь королей что-то говорят Экстеру, нет, Ястаниру, а он прислушивается и, кажется, готовится идти с ними…

Она захлебнулась криком, надорвала горло до боли в груди, но он даже не обернулся. Потому что я из настоящего, — подсказало что-то. А они тянут его в прошлое, в небытие, в вечный день Альтау…Но ведь Лорелея подняла своего любимого из смерти, не побоялась собственного прошлого, стала прежней ради него, и неужели я не сделаю того же?

Я сделаю больше!

— Милый, — позвала она шепотом, и это он услышал, обернулся. Застыл в недоумении — потому что на другом берегу пропасти стояла девушка в голубом платье и с длинными светлыми косами, протягивала к нему руку и улыбалась сквозь слезы.

Мы с тобою шагали не врозь в бесконечных столетьях —

Мы стояли в дозоре одном, а быть может — строю…

Витязь мой, ну куда ты спешишь, кто на это ответит?

Обернись — и тогда, обещаю, тебе я спою…

Откуда приходили слова? Почему связывались в напевные строки? Она вдруг вспомнила, что до Альтау сочиняла стихи, только не записывала их, считая признаком слабости. Но теперь она не сочиняла — просто говорила, а стихи вязали между ними нерушимую цепь, будто она взяла его строки, его слова — и заговорила ими. Будто обрела иной голос, которым можно было до него докричаться.

Тихий напев будто соединял два берега, семь королей что-то пытались сказать, но юноша уже обернулся к ней, шагнул — и в тот же миг его волосы растрепал откуда-то налетевший ветер.

…о руках, что сомкнулись, о светлых, зелёных равнинах,

О живом хрустале, о любви, неподвластной ножу,

О озерах и рощах, о свадьбах в лесах соловьиных,

Мой поэт, ну куда ты идешь? Задержись — я скажу…

Он узнал ее, улыбка недоверчивой вспышкой озарила лицо — и он тоже протянул руку, и в ту же секунду над пропастью, свиваясь, пролегла тонкая золотая цепочка, а за ней соткался мост — из мелодии ее песни, и ее слез, и всего настоящего, что было между ними. Угрожающе качнулись за спиной юноши черные ирисы. Руки королей опустились на его плечи, а он рвался из этих рук на другой берег, к ней…

…о веках и о стенах, которые больше не властны.

О тенях, что бессильны, о песнях, что гонят тоску…

Мой мечтатель, постой — ведь ещё не конец нашей сказки.

Просто холст порвался. Помоги мне — и вот я сотку…

Фелла шептала лихорадочно, слезы падали на мертвое лицо Экстера Мечтателя, но перед ней сейчас было другое лицо — юноши, который отчаянно вырывался из лап своего прошлого, а оно тянуло его прочь от спасительного моста. И она уже знала, что удержит его, потому что она — здесь, она — с ним, по любую сторону Радуги.