Елена Кисель - Немёртвый камень

Упоминание о Максе вызвало у нее резь в глазах и горькое желание увидеть в последний раз его, Кристо, Мелиту, Экстера, даже Бестию… И в какую-то секунду, пока к ее рукам стекались последние нити ослепительной, невероятной энергии, ей показалось, что стены расступились и она может видеть два войска, застывших друг напротив друга перед решающим боем, может различать счастливый шепот Феллы, наклонившейся над Мечтателем, что она видит уже не хрустальную Лори и все другие дорогие ей лица, которые так ясно выделялись на фоне неподвижных, звериных морд Лютых Ратей… Она так увлеклась этим зрелищем, что не видела, как ходят ходуном стены вокруг нее, как ползут по ним все более широкие, жирные трещины; не слышала, как недоумением и отчаянием надрывается голос Праматери у нее внутри:

— Ты не смеешь! Не смеешь! От таких даров не отказываются, ты не сможешь умертвить себя, ибо ты — это я, а я…

— Малая часть, — прошептала Дара, глаза которой светились от слез и смотрели не на окружающие стены, а сквозь них, где были те, благодаря которым она чувствовала себя сейчас такой живой и такой бесстрашной. — Только малая часть, потому что я — живая, а ты… лишь вещь.

И напряжением чужой, полученной ей власти и своей магии, напряжением собственной воли, она разорвала узлы и нити древнейшего из артефактов, так, будто рвала паутинку.

В этот миг должен был начаться бой: на поле перед Одонаром решались судьбы Целестии. Оставшиеся без предводителя Лютые Рати решились и качнулись вперед, начиная сближение, Кристо и Макс обменялись едва заметными кивками, как бы говоря: «Ну, вот это, пожалуй, они зря»; воины стиснули оружие, и расплавленным золотом засияли в воздухе волосы Лорелеи, которая тоже не собиралась стоять без дела в этой схватке.

И тогда, неизвестно откуда взявшись, а может быть, упав прямо с радуги, над ратями той и иной стороны взвился девичий сорванный голос:

— Родные мои! Улыбайтесь радуге, которая скоро опять зацветет в небесах, не расставайтесь друг с другом: нет сокровищ, ценнее вашего тепла! Вы — те, кто на другой стороне, я знаю секрет вашей мнимой непобедимости. Только цель держит вас здесь и толкает вперед, ну так вот: вы мертвы, у вас нет больше цели!

И потом уже вскрикнули как будто два голоса: предсмертный вой чего-то невообразимо мощного, старого и злобного слился с болезненным, прощальным вскриком девушки, пронесся над полем и затерялся в серых небесах. Треснула и расселась за спинами бойцов крыша артефактория, стены Одонара сотряслись так, что единственная башня не выдержала и переломилась, будто спичка, в самой середине, свалившись в сад. В воздух взвились пыль и крошево, и к этому пыльному облаку тут же намертво приковались глаза каждого воина из Лютых Ратей.

Они застонали — горловым, низким смертельным стоном, как будто понимали, что битва теперь уже проиграна окончательно, что сражаться не за что, утрачена опора, конечная цель. Они как будто впервые осознали, что действительно мертвы, причем уже давно — посмотрели на тех, кто стоял напротив них, узнали в них живых — и испугались. Потому что те, кто стоял там, были живы по-настоящему, и сил, которые могли бы им противостоять, у Лютых Ратей теперь не было… или нет — никогда не было, но они догадались об этом только сейчас.

А на той стороне ощутили это замешательство, услышали испуг противника — и приободрились. Не Макс и не Кристо — эти с самого начала были настроены стоять до последнего — но все остальные маги и люди вдруг тонко почувствовали, что у них есть что-то, чего боятся Рати: не оружие, не воинская отвага, а то самое, о чем прозвучало из воздуха: тепло, которого нет ничего ценнее.

И тогда они сделали шаг. Невольно, но одновременно, осознавая, что в эту секунду нет силы, которая может их остановить. В этом шаге не было вызова: просто каждый солдат в тот момент понимал, что душа его стремится вперед, и не знал, как это выразить, и потому устремился вперед сам.

Но Лютые Рати расценили этот шаг как свой приговор и как вызов — и этот вызов не был ими принят. Им нечего было больше делать в Одонаре, да и вообще в мире живых. Над полем закрутилась воронка, беспощадно калеча артемагов Ниртинэ и нежить, перемешивая осколки цветов с песком, убивая то, что еще не было мертвым на той стороне — и Ратей не стало. Кое-где оставались еще намерзшие сугробы и сосульки, обломки камней и вывернутой, исковерканной почвы. Среди них лежали тела — Магистры, нежить, артемаги и люди.

Тогда тихо и бережно, стараясь не нарушить наступившую тишину, Лорелея подняла руку к небу, к серой радуге. И с неба полетели пушистые белые хлопья, накрывая страшную память о Лютых Ратях, укутывая ватными легкими комочками бывшие цветы и бывших людей. Снег падал и на горячие щеки живых, охлаждал их и скатывался на одежду каплями, как будто старался деликатно замаскировать собой слезы. Снежинки летели, укрывая то, что отныне становилось прошлым, и казалось, что это в снег ушла вся безрадостность радуги на небе: с каждой минутой снегопада радуга возвращала себе краски. Вначале она была совсем тусклой и несмелой, но чем больше снежинок ложилось на землю — тем ярче в небе пролегала семицветная полоса.

Макс, как ему и полагалось, очнулся раньше всех. Солдаты из войска Витязева зачарованно вглядывались то в небывало чудесную радугу, то в тихо, по-земному улыбающуюся Лорелею; даже наемники Когтя недоверчиво трогали снег на щеках. А Ковальски уже пробивался сквозь воинские ряды в направлении, которое схватил на ходу — там находились основные артефакторы Одонара, а значит, был и директор.

Фелла помогала Мечтателю сесть, придерживая его за плечи. В седых волосах Экстера запутались снежинки, лицо было бледным, но глаза наконец улыбались, он бережно придерживал руку Бестии. Макс, протолкавшись к ним, издал облегченный вздох.

— Ты, значит, жив. Я черт знает что подумал, когда увидел Кристо на твоем месте… Когда тебя успели ранить?

Лицо Экстера приняло очень озадаченное выражение (более озадаченным было только лицо Феллы), но Макс уже осматривался, ища кого-то среди артефакторов, которые окружали директора.

— Где Дара? — наконец спросил он. — Мне казалось, я слышал ее голос.

В его устах это был необыкновенно глупый вопрос. Не мог Макс Ковальски пропустить мимо внимания слова Лорелеи о юной ключнице, которая шагнет в Малую Комнату, не мог он не заметить столба пыли над крышей артефактория. Не мог. Но и не хотел сводить все это воедино и делать выводы. К черту логику один раз в жизни — подсказало что-то изнутри. Пусть бы все это было просто глупыми совпадениями…

Но улыбка в глазах Мечтателя погасла, и он повернул лицо в сторону здания артефактория.