Елена Кисель - Немёртвый камень

Фелла и Экстер, руки которых давно сплелись, видели, вернее, вспоминали, стоящих на поляне посреди золотых ирисов магов — явно оторванных от полевых работ или плясок, раскрасневшихся и в рабочей одежде. Перед ними маячила зыбкая, серая фигура полустертого воспоминания — без лица. Это было немое и непродолжительное противостояние — что может сделать один против многих, пусть даже любого из них он мог бы одолеть легко?

Отступник ушел, но не оставил мечту получить Малую Комнату. Недалеко от Драконьих Нор он выбрал место, где произвел над собой и своими учениками магический обряд.

Бестия все же вздрогнула — не сдержалась. Знак был тот же, что когда-то нарисовал на листке бумаги Кристо, и тот, что был изображен на Холдоновом щите, но здесь этот знак был больше, и каждая его линия была выведена живыми существами — людьми, или нежитью, или драконами. Над ними парили зачарованные предметы, оружие, таинственные книги — то, что должно было дать просто одаренным магам силы, превыше сил Первой Сотни.

Отступник провел обряд, который преобразил его самого и его последователей. Влил в них силу вещей, и силу нежити, и силы драконов.

Там, в сером мареве, взметнулись, выламываясь из кокона, черные с серебром крылья. Мелькнули янтарные глаза…

И знака не стало — только черный след да серая радуга в небесах.

А потом разломилась земля, и явились они.

На Бестию вместе с памятью обрушилось и понимание, когда она увидела, как шагают по умирающей за ними траве воины, закованные в инеистую драконью чешую с головы до пят. И лица — неразличимые, схожие лица, на каждом одно и то же бессмысленное выражение, одна и та же печать вещи.

— Лютые Рати…

Древняя-древняя быль ожила, и всё, о чем пела мать, рассказывали шепталы и баечники — воскресло в памяти одновременно. Древний страх, который таился в самых закутках сердца, поднялся волной, грозясь захлестнуть.

Воины, которые были порождены смесью магии, артемагии и крови нежити, шли по Целестии, отравляя ее. Они начали убивать с первой секунды, как очнулись — потому что не были живы в полном смысле этого слова, не помнили, что такое жизнь… Сколько их было? Наверное, не менее тысячи — и перед ними по земле ложилась трупная, серая завеса, клубилось болотное марево, яд не-жизни, убивавший живое при сопротивлении…

И их предводитель — былой Светлоликий, а ныне Морозящий Дракон — был страшнее всех и в небе, и на земле.

Черно-серебристые крылья рассекли, изрезали небо и бесцветную радугу. Сыпались в траву мертвые головки золотых ирисов. Птичье пение словно застывало в воздухе; кричали дети, глядя на застывающие лица матерей, ломались клинки, рушился весь старательно построенный на мир — так страшно и неправильно, что хотелось куда-то бежать, спасти, предостеречь.

Вернуть время вспять…

И стало ясно, почему Светлоликие так настойчиво пытались убить эту память.

Калейдоскоп разоренных и опоганенных деревень, изуродованной природы становился все страшнее; Фелла услышала, как задохнулся Экстер, и поняла, что пора уходить; но еще раньше, чем она это подумала, захлопнулась тяжелая базальтовая дверь и отгородила их от ужаса.

Не захлопнулась. Ее захлопнули.

— Здравствуй, Эустенар, — тихо проговорил чей-то голос.

Женщина выглядела неопрятно, будто еще минуту назад возилась в хлеву или убиралась дома. По одному этому в ней можно было опознать одну из Первой Сотни. Черные тяжелые волосы были небрежно подвязаны цветастым платком, рукава кофты засучены, одежда несколько мешковата — но женщину это не портило. «Красивая», — с неохотой признала про себя Бестия, в то время как Мечтатель просто наклонил голову в церемониальном поклоне и произнес коротко:

— Айдонатр. Ты — лишь память?

— Образ памяти, — согласилась женщина, — твоей и моей. Собранный из частиц силой моего артефакта.

Она наклонила голову, изучила лицо Экстера и вынесла вердикт:

— Ты похудел. И побледнел. Неужели некому у вас печь пироги со сливками и медом?

Нелепость этого заявления просто не могла не вернуть Фелле дар речи:

— Айдонатр?! Это — твой наставник? Она ?

— Правда, пироги бы тут ничего не решили, — с недовольным видом заключила одна из Первой Сотни. — Тебе бы мяса побольше и вина… И сколько раз говорила — прекрати заглядываться по ночам на звезды или вирши сочинять, или чем ты там еще занят! Ночь — время для сна, а ты…

— Она? Твой наставник?!

— Гм! А ты все так же не улыбаешься? Дева, а ну-ка, посторонись, — Айдонатр ловко оттерла в сторону Бестию, схватила Экстера за плечи слегка загрубелой рукой и подтянула ближе. — Ох, свете утренний, да ты просто упырь! Только не говори, что еще и страдаешь от неразделенной любви…

— Как раз нет, — отчеканила Бестия с самым воинственным видом. Когда ей что-то не нравилось — она именно такой вид и принимала, а к наставнице Мечтателя она ощутила антипатию с первой секунды, как ее увидела.

Зеленые глаза смешливо прищурились — Айдонатр наконец обратила внимание на Бестию. Секунду рассматривала ее с довольно критичным выражением. Потом вздохнула.

— И вкуса у тебя с годами не прибавилось, Эустенар. Впрочем, как и ума: сколько ты намеревался там оставаться? Той боли нет конца, и ни одно живое существо не способно вместить ее. Потому мы и заперли её здесь.

Она погрустрела, и загорелое лицо чуть утратило свой здоровый, совсем не призрачный румянец.

— Там, — она кивнула на дверь, — искалеченная Сиалостра… Или как вы зовёте её ныне? Язык изменился за века.

Она помолчала, будто давая им возможность: спрашивать или нет? Бестия снова решилась первой:

— Что было дальше?

— Мы спохватились быстро, но они уже успели многое… — губы Айдонатр искривила застарелая боль. — Они были страшны в бою — и они не умирали до конца, просто утекали с поля боя, становились странными, туманными тварями, собирались потом в низинах и падях, поднимали головы через годы… Мы так и не поняли, что заставляет их подниматься после смерти и стремиться вперед, они словно сами не понимали, что мертвы. А тот… кто был нашим братом, а стал их предводителем… Мы пытались сразиться с ним, однако он был хитёр настолько, что никогда не сражался сам.

— Морозящий Дракон? Шеайнерес?

— После его так назвали в легендах, — презрительно отозвалась Айдонатр, — а мы его звали «хмырь летучий», не до красивых имен было. Ни разу не довелось с ним встретиться, а то бы… — она потерла крепкие кулаки. — Мы сделали, что могли. Братья… сёстры… стали светом ради того, чтобы лишить тех плоти всех до единого. Мы заточили их под землю, в колодцы, привязали их к ним, чтобы они не смогли их покинуть.

— Смертоносцы? — переспросила Фелла недоверчиво. — Они — Лютые Рати? Вернее, не сами Рати, но… их сущности? Та их часть, которую нельзя было истребить?