Наталия Некрасова - Ничейный час

— И мы… мы больше не увидимся? Да?

Госпожа улыбнулась.

"Ты пей воду и спи, Райта. Набирайся сил. Тебе еще долго идти и много сражаться. Мы увидимся — моя вода с тобой".

— Подожди, — отстранил ее полные воды ладони Райта. — Уэшва, — он показал на перемешанное с прахом золото. — Он почему умер?

"Он хотел Копье".

— Я тоже за ним пришел. Я объединю племена, я рассеку хьяшту, и все будет хорошо, и вот такого, — он мотнул головой в сторону бывшего охранного круга, — больше не будет.

"Ты сам все сказал. Твоя жалость и доброта для всех стала тебе защитой. А у него ее не было, потому он и умер. Теперь прими мою воду".

Райта послушался. Смиренно, как детеныш шилорога, он выпил воды из сложенных ладоней госпожи. Затем лег на землю, свернулся калачиком и сразу уснул.

Так начался долгий, целительный сон Райты. Проснулся он именно тогда, когда пришла пора.

А Госпожа Воды сидела в шерге возле озера и пела песни воды, и звери плясали вокруг нее, а птицы летали над шергом, а рыбы плескались в озере. И огненноволосый ее брат, Торамайя сын Огня, юноша с глазами, полными лазури, сидел рядом с ней на берегу, печальный и спокойный.

АНДЕАНТА. Девочка с вилами

Тийе лежала в зарослях, не смея пошевелиться или поднять голову — с отрядом был белый страж. За ним клубились тени. Отряд был, похоже, не из столицы. Юных в нем не было. Даже белый был взрослым. Видимо, из какого-то городка, присягнувшего принцессе и Айриму. Но дело они выполняли одно — искали и вычищали поселения, такие же, как то, в котором жила Тийе, и забирали детей, подростков и способных рожать женщин. Взрослых не брали больше.

Эти были взрослые. Значит, отслуживают свою жизнь. Им все равно придется в конце концов умереть. Тийе не было жалко их. Она даже не ненавидела их. Возможно, если кого-то из них за провинность оставят привязанным у дороги, она его дорежет. Все ж человек.

— Эй, Ишья, ты куда поперся?

— Да до ветру ему захотелось!

— Дурак, тебе ж говорят — не суйся с дороги в лес, ссы тут!

— А ему стремно! Вдруг все хозяйство увидят?

— А у него что, как черенок от лопаты? — заржал кто-то. — Прям испугаемся!

— Да нет, — загоготал другой, — у него как стручок! Стыдится, небось!

— Ага, вдруг все поймут, что баба евойная с другим нагуляла!

— Не, он полудницу искать пошел!

— Дык она сама его трахнет!

Гогот.

Они боятся. Все это страх. Это страх гогочет и ржет. Она чуяла их страх. Твари тоже такое чуют. Скоро они придут.

— Да посрать он пошел.

— Жопу береги, а то полудница тяпнет!

— Или Ночной подкрадется да трахнет!

Опять гогот.

Коротенький солдат, плача от злости и ругаясь, проламывался через заросли, развязывая на ходу штаны. Он остановился прямо перед кустами, за которыми спряталась Тийе. Повернулся лицом к дороге и сел.

Тийе даже не поняла, что толкнуло ее под руку, но когда она спохватилась — что ж я делаю? — вилы уже сладострастно вошли в солдатскую растопыренную задницу. Это было мгновение злорадного, сладостного торжества.

Солдат дико, надсадно заорал. Гогот на дороге мгновенно прекратился, затем завопили все и сразу.

— Твари! Твари в лесу!

— Держи его!

— Ссукаааа!

С дороги было ломанулись в лес, затем приостановились, растерянно озираясь и переговариваясь, двое подхватили истекающего кровью и подвывающего собрата, который выбирался на дорогу. Штаны с бедолаги сползли окончательно.

— Надо глянуть, что там.

— Да ну, пусть слухач смотрит, я не полезу… ААААА!!!

— АААА!!! — взвизгнула Тийе, вдруг оказавшись нос к носу с веснушчатым ушастым парнем, вонявшим грязным телом и чесночной колбасой. Наверное, она тоже воняла после всех этих долгих неприкаянных дней.

— Полудницаааа! Полудницааа!!! — орал он, улепетывая к дороге, а Тийе ломилась напрямик через лес, мертвой хваткой вцепившись в вилы.

Невысокий крепкий чернобородый мужчина в грязном белом одеянии подошел к краю дороги и остановился, вглядываясь. Затем подошел к месту, откуда шел к дороге широкий кровавый след. Посмотрел, подергивая носом, словно принюхивался. Тени за его спиной подрагивали, словно вытягивали носы-хоботы.

— Это человек, — сказал он, наконец. — Мелкий пацаненок, скорее всего.

— Послать людей, господин? — спросил, робея нутром, десятник. Ему было очень неуютно, хотя дорога была рядом, рукой подать.

— Незачем, — он посмотрел на темнеющее небо и ухмыльнулся. — Без нас разберутся.

Тийе не помнила, сколько она бежала. Споткнулась. Упала. Несколько минут она лежала ничком, переводя дух и глотая осколки наста. Сердце колотилось в ушах, глаза заволакивала розоватая пелена, во рту стоял привкус крови. Она полежала еще немного, пока не начала чувствовать холод. Надо было вставать и идти куда-нибудь. Она поднялась на колени, опираясь на вилы. Огляделась вокруг. Она стояла на каком-то голом пологом склоне. Снег на южной стороне днем, видимо, уже подтаивал, превращаясь в стеклянистый режущий наст. За спиной высился лес, впереди, на той стороне оврага, тоже вставали деревья. Правее открывалась не то большая поляна, не то вообще опушка. Небо расчистилось, пошло вечерними ярко-розовыми и золотистыми полосами, от леса подползали длинные тени и сырой холод ночи ранней весны. А в небе уже проступал полукруг кровавой луны.

Тийе стояла, дрожа от холода, усталости и внезапного страха. Потому, что она не знала, где она. Можно, конечно, по собственным следам вернуться к дороге, там хоть понятно, как выживать, но идти-то придется через лес… А тут оставаться, на открытом месте, еще хуже. Она крепче стиснула вилы, словно так можно было заставить хоть немного утихнуть тот мутный ужас, что холодно ворочался в животе и поднимался по позвоночнику.

Полудницы уже не придут. Зато самое время для кровожорок, волколюдов и тенеловок. Тийе заозиралась, невольно всхлипывая от страха и отчаяния. Она не успеет выйти на дорогу. Она не пройдет через лес засветло. Она вообще через него не пройдет.

В лесном полумраке сверкали — или так ей казалось — красные и желтые точки. И не то действительно кто-то хихикал и выл вдалеке, не то просто падал с веток намерзший лед и ветер проводил тяжелой ладонью по верхушкам деревьев. Или кто-то лез на дерево, раскачивая ствол?

Хрусть. Хрусть. Хрусть.

Это был уже совершенно отчетливый звук.

Хрусть. Хрусть.

Кто-то шел, тяжело проламывая наст. Тийе обернулась на звук, чувствуя, как слабеет живот, и как горячая волна ударяет в руки, ноги и голову, лишая способности думать и действовать.

Хрусть. Хрусть.

Следы в насте возникали сами собой.

Хрусть. Хрусть.

Тийе закрыла глаза и заорала.

— Что орешь? — зло прошептал мужской голос над самым ухом. — Тварей накличешь, дура.