Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Звездные раны

— Сам разденешься? Или помочь?

— Сам…

Олег через силу стащил куртку, свитер, потом сел и выпутался из брюк.

— А чего мокрый? — спросил хозяин, забирая одежду. — Купался, что ли?

Отвечать ему уже не хотелось да и не имело смысла. Зимогор наконец-то приклонил голову и закрыл глаза — в ушах заворковала, зашумела горная речка и кровать понеслась, закружилась в бурунах и волнах бесконечного порога.

— Этого… не пускай к телефону, — проговорил он.

— А у нас нет телефона, — спокойно сказал мужик. — И света нет… Вот таз, если рыгнуть захочется.

Он засыпал под звенящий шум реки, и когда открыл глаза, увидел сначала солнце, но это был уже другой день. Хозяин возился за кухонной перегородкой, а у постели в ногах дремал на стуле человек лет сорока, необычного для глухой деревушки вида: буйная, с проседью, шевелюра, аккуратная борода на сухом породистом лице и совсем уж неуместные черный смокинг и бабочка. Он даже на сельского врача не походил — слишком ухоженный и солидный — скорее, на актера, оперного певца, если судить по выпуклой грудной клетке, или маэстро.

Топографа нигде поблизости не было…

Олег рассматривал незнакомца секунд десять, не больше: тот почувствовал взгляд, приподнял веки и, даже не пошевельнувшись, сказал совершенно трезвым, спокойным голосом:

— Оставь нас, гой.

Хозяин будто ждал этой команды, тотчас же накинул дождевик и вышел. Лишь после этого «маэстро» разомкнул сложенные на груди руки, встал и отряхнул остатки дремы.

— Извини, перелет, часовые пояса… Там сейчас ночь.

Кому и зачем это сказано, Олег не понял, дотронулся пальцами до своих подглазий — опухоль затянула веки и наверняка была синюшной, как в прошлый раз, когда сверзился с Перьев. Мусорщик отплатил за свои фингалы…

— Не страшно, это пройдет, — проговорил незнакомец, заглядывая ему в глаза. — Зато сегодня нет головокружения. Вестибулярный аппарат пришел в норму…

Пощелкивая пальцами, он поводил рукой над лицом — вправо, влево, вверх, вниз и остался удовлетворенным.

— Вы доктор? — спросил Зимогор.

— Только по образованию… Но еще дня три нужен абсолютный покой. Тебе не трудно разговаривать?

— Нормально, — не напрягая голоса, вымолвил Олег. — Со мной был человек… Топограф. Где он?

— Сейчас уже в Москве, — Мамонт глянул на часы. — Его отправили вчера вечером в Горно-Алтайск, вместе с машиной. С ним все в порядке, легкий ушиб мягких тканей грудной клетки… Ну что же, Зимогор, тогда поговорим?

Его панибратский тон никак не вязался с внешностью и сразу не понравился, хотя Олег и сам не особенно-то любил в частных разговорах излишнюю дистанцию.

— С кем я должен поговорить? — спросил он.

— Моя фамилия тебе ничего не скажет. А называть меня можно… Мамонт, — он подвинув стул, сел поближе к изголовью.

— Ну да, у вас же тут клички, все как положено…

— Если почувствуешь усталость — скажешь. У нас много времени… Я смотрел твои московские бумаги. Нет, там все в порядке: разрешение на горнобуровые работы, визирование экологов, согласование с администрацией… Не ясно одно — с какой целью хотите бурить эту скважину?

Все-таки он был каким-то чиновником, несмотря на столь презентабельный вид.

— Не знаю, — откровенно признался Зимогор. — Сейчас рынок, и раньше не принято было спрашивать, а сейчас и подавно. Заказчик платит деньги, а мы работаем.

— Кто заказчик?

— Министерство обороны… В бумагах написано.

— «Тополь М»? — доверительно поинтересовался Мамонт.

— Какой тополь? — не понял сразу Зимогор.

— Ракеты «Тополь»?

— Ей-богу не знаю.

— Неужели работаете вслепую?

— Рынок. Нам платят — мы работаем.

— Экспедиция принадлежит к военному ведомству, — с легким напором сказал Мамонт. — И решает стратегические оборонные задачи. Верно?

— Я знаю столько, сколько мне положено знать. — Олег чуть изменил положение головы — затекли шейные позвонки. — Слишком любопытные у нас долго не работают.

— Да это как раз понятно!.. А если ваше ведомство намеревается устроить тут, допустим, ядерный могильник? Или поставить завод по уничтожению химических боеприпасов, о чем однажды заводилась речь? Ты можешь дать гарантию, что это не так?

— Подобные вопросы я решать не уполномочен, — отозвался Зимогор. — Приехал задать точку для бурения. А по поводу гарантий обращайся в ведомство.

Мамонт прогулялся по избе, изредка посматривая на Зимогора и чему-то улыбаясь.

— Да, — наконец, заключил он, — так много знакомого вижу в тебе… Ты не умеешь скрывать чувств, не боишься смерти, отчетливо видишь цель. Но у тебя до этой поры была слишком пресная жизнь, и ты все время протестовал, противился ей. После того, что ты испытал в Манорае, тобой овладело не просто любопытство — страсть к познанию. И ты готов ехать сюда снова и снова, чтобы вкусить хотя бы крупицу соли… А если бы ты сейчас, сегодня знал, что такое Манорайская впадина, у нас бы сложился совершенно иной разговор. Впрочем, ладно, и это тоже дорога. Сейчас речь не о тебе… Твое ведомство полностью контролируется кощеями, и там-то я точно не получу никаких гарантий. Мне бы хотелось установить с тобой дружеский, доверительный контакт, полезный нам обоим.

Это уже напоминало вербовку: тоскующий от безделья Ангел проводил долгие и нудные инструктажи по поводу, как определить, когда под тебя начинают подкатываться некие чужие или даже знакомые люди, какие они слова говорят, как втягивают, вовлекают, чем и в какой последовательности начинают связывать — приятное знакомство, ни к чему не обязывающие подарки, совместные поездки на отдых, а далее — выпивки, появление некой роковой женщины… Зимогор никогда серьезно к этому не относился, и сейчас, слушая этого странного человека, прилетевшего откуда-то из Южного полушария, никак не мог взять в толк, что он хочет от него конкретно. Однако при этом в разбитых и потрясенных мозгах непоколебимым оставалось воспоминание о Лаксане, взявшейся как бы ниоткуда, соткавшейся на лугу из эха, дразнящего и зовущего.

По законам Ломоносова и Ангела ничто не появлялось из ничего и ничто не исчезало бесследно…

— Скажи мне открытым текстом: что ты от меня хочешь? — спросил Зимогор. — Если бы мне не рассадили голову, с удовольствием бы поговорил. Но сейчас у меня мозги жидкие и хлюпают в черепной коробке.

Это на него подействовало. Мамонт сел в изголовье, скрестил на груди руки, как Наполеон.

— Что бы ни замышлялось в вашем ведомстве, — проговорил он с налетом надменности, — какими бы благородными идеями ни руководствовались кощеи, в любом случае я не позволю превращать Манораю в грязную свалку. Это последний чистый, нетронутый уголок в Горном Алтае.