Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Звездные раны

— Не отвлекай меня, — металлическим голосом проговорила она, не поднимая век. — Отвернись и смотри в иллюминатор.

Он отвернулся и не смотрел до самого конца пути… В латангском аэровокзале Дара оставила его с сумками, а сама скрылась за зеленой занавесью, разделяющей здание надвое. И в тот же миг он почувствовал свою беззащитность. Словно голый стоял среди толчеи! И каждый мог оскорбить, обидеть, отнять вещи или сделать какую-нибудь гадость. Он противился этому не знаемому раньше ощущению и ничего не мог поделать с собой, пока она не вернулась.

— Твой город погиб, — сказала Дара. — Потому что полностью находится во власти кощеев. Они контролируют всякий доступ к нему, и без их ведома попасть туда очень трудно. Но возможно. Займи освободившееся место, сядь и жди меня. Я пойду искать пути.

Он не хотел, чтобы его город погиб, ибо однажды, когда только начинал разведку алмазов, ему выпало побывать в настоящем мертвом городе — в Нордвике. И впечатление осталось ужасное: тлен, дух мертвечины проник в душу и много дней не выветривался, как едкий, вездесущий дым. Во время войны в шахтах бухты добывали коксующийся каменный уголь, которым загружались американские и английские суда, привозившие в СССР боевую технику и продукты. Он был настолько ценным, что его везли через моря и океаны, невзирая на немецкие субмарины; а чтобы добывать, выстроили город с двух— и трехэтажными домами, магазинами, булыжными мостовыми, от шахт до причала проложили железную дорогу, по которой ходили настоящие паровозы. Нордвик прожил до сорок шестого и умер вместе с шахтами. Вернее, шахты еще использовались для хранения мобзапаса продуктов на весь азиатский Заполярный круг, и люди жили — кладовщики и охрана. И все-таки брошенный город умер и разлагался, словно не прибранный, не захороненный труп, смердил, пугал пустыми глазницами окон, вечным, несмолкаемо-скорбным скрипом, тяжкими вздохами сквозняков, вырывающихся из дверных проемов, разинутых, как беззубые старческие рты. Даже на пустынных, заброшенных кладбищах не бывает так печально и жутко, поскольку там есть покой и горделивое молчание могил под крестами или камнями, там нет ни вида, ни запаха тлена, ибо землю уже отчистила и отстирала природа — трава, мхи, молодые побеги деревьев, особенно бурно растущие над прахом. Здесь же этот мертвый город, как великий и неприкаянный грешник, продолжал шевелиться, трястись и скрипеть костями, издавать заунывный, тоскующий вой, и более всего почему-то поражало воображение, когда оставшиеся редкие стекла кровенели от отблесков заходящего солнца, словно ненавидящие весь мир глаза, и вдруг ни с того ни с сего в полной тишине и безветрии раздавался протяжный шелестящий звук, как предсмертный стон, и вмиг растворялись остатки окон, двери и вылетали густые столбы пыли, бумага, лохмотья перепревшего тряпья и прочий легкий мусор. То ли рушились перекрытия, выдавливая содержимое дома, то ли уж действительно нечистая сила выметала следы человеческого существования и долго потом носила, кружила в воздухе, и длинные ленты сорванных обоев, склеенных из цветных картинок из американских, английских и советских журналов, плавали, словно хвостатые змеи.

И нужно было еще не одно тысячелетие, чтобы все здесь обратилось в тлен, в землю, поросло травой и мхами…

Академик все время помнил Нордвик, иногда видел во сне, как, обуянный знобким страхом, он бродит по улицам, на обочинах которых стоят «студебеккеры» на спущенных колесах, словно коростой, охваченные лишайником, висят оборванные провода и на тротуарах стоят американцы в шляпах — восковые фигуры, высохшие мертвецы…

Святослав Людвигович не считал себя особенно впечатлительным человеком — сказывалось лютое блокадное детство, однако понял, отчего погиб и почему так неприятен шахтерский город в бухте Нордвик — его построили заключенные! Второпях согнанные подневольные, в муках смертных пребывающие люди! Да что же они могли построить?! Невзрачные, барачного типа дома, расставленные по тундре вкривь и вкось? И не души свои вложили в них, не тепло сердец — свои безмерные страдания, свою тоску, которая и живет до сих пор в мертвом городе.

Никто из них не вернулся на свободу: сгинули в шахтах, вымерли в бараках, и тела их до сих пор целехоньки в вечной мерзлоте…

Душа протестовала, сотрясалась, однако было! Было предчувствие, что и с его городом случится нечто подобное, хотя строительство шло серьезное, на века; среди каменистой тундры, в живописном месте у изгиба реки вырастали не просто коробки — здания, стилизованные под архитектуру Питера, и по-московски радиально расположенные улицы. Был даже маленький, уютный Невский проспект, пока что один, но лиха беда начало! Он гордился своим городом, придирчиво совался во все архитектурно-планировочные дела, сам определил, где быть каналу, мостикам через него, аллеям и рощам из лиственницы. И все-таки главной гордостью Насадного был сотворенный по его инициативе и его стараниями Купол: громаднейшее, в три тысячи квадратных метров, сооружение из толстого небьющегося стекла треугольной формы и жесткой стальной конструкции из нержавейки. Он располагался на центральной площади города, куда сбегались все улицы, и являлся как бы его головной частью. Космонавты, увидев его свечение и еще не зная, что это там строится в арктической тундре, сразу же дали название — Бриллиант, солдаты из строительных подразделений называли просто Фонарем, а талабайцы окрестили Купол большим чумом и сказали, что только большой человек может построить такой светлый и теплый чум. И, простодушные, уже слагали легенды, пели песни в своих дальних дорогах на оленьей упряжке.

Пока столичные архитекторы мечтали о полярных городах под куполом, академик его построил. Пусть не город, но некий небольшой мир, где человек после тяжелого труда и палящего холода мог бы почувствовать себя легко, раскованно, как на южном побережье теплого моря, где растут тропические растения, журчат по камешкам ручейки, бьют фонтаны, цветут розы, магнолии и летают беззаботные птицы. Чтобы мог он не просто зарабатывать здесь деньги и считать месяцы и дни до окончания контракта, тешась мыслью об иной, нормальной жизни, а жить полнокровно, испытывая чувства удовлетворения, благодати и покоя.

Воплотить до конца замысел Насадного не успели из-за резкого сокращения капвложений, однако Купол все же запустили в действие. Пусть не было еще в нем пальм, карликовых кипарисов и розариев, зато всю полярную зиму люди могли ходить босиком по траве английского газона, выращенного на плодородной земле, привезенной с материка. Босиком! Когда на улице мороз за пятьдесят или пурга со штормовыми порывами ветра…