Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Звездные раны

Правда, грандиозная по скоростям и масштабу стройка велась под грифом «секретно», проходила как военный объект и ее ударные темпы никак не афишировались.

Академика чуть ли не палкой подгоняли — скорее заканчивайте свой «Разряд»! Родина ждет алмазов!

Он пока еще не понимал, что происходит, и потому ринулся по высоким кабинетам, куда в последние годы имел доступ почти свободный. Сначала его выслушивали внимательно, успокаивали, обещали все уладить, однако чем дальше, тем больше замечал академик, что вызывает своим появлением откровенное раздражение. Создавалось впечатление, будто каждый раз, входя в очередной кабинет, он застает его хозяина врасплох, ловит на месте преступления: они что-то прятали, перепрятывали, вели странные, себе под нос, переговоры по телефону, иногда ни с того ни с сего пугались, куда-то бежали, ехали — и все время воровато озирались.

И перестали смотреть в глаза…

— Нет больше денег на строительство! — отвечали мимоходом, но конкретно и резко. — Ваши деньги ушли в Чернобыль. На ликвидацию аварии!

— Почему проект «Разряда» застрял в госкомиссии? — спрашивал академик, ожидая убийственного вопроса: где папка с номером одиннадцать. — Почему не запускают в серийное производство? И заказ даже еще не размещен!

Не спрашивали! И он поражался — без расчетов основного технологического комплекса установка превращалась в кучу металлолома! Если бы могли — посылали бы вполне определенно, однако высоких чиновников еще сдерживали две звезды на груди и звание академика. Потому просто врали в глаза:

— Насколько известно, госкомиссию ваш «Разряд» давно прошел и оборонка приняла изделие к производству. Но пока нет средств, все брошено на ликвидацию аварии…

Или отвечали примерно так:

— Что вы ходите тут со своим проектом? Отнимаете драгоценное время… Не видите, что творится в государстве?

Только тут он явственно ощутил наступление фазы Паришу, и вдруг успокоился.

В начале восемьдесят седьмого денег на строительство комбината не дали вообще и Насадный понял: разработки алмазов на Таймыре не будет.

И только по одной причине: всемогущий «Де Бирс» кому-то погрозил кулаком, кому-то дал на лапу, узнав о приготовлениях к захвату алмазного рынка, и теперь весь таймырский проект тихо несли на кладбище.

И еще понял, что документацию на «Разряд» даже не читали и читать не будут.

Он радовался и чуть не плакал одновременно, ибо на шею его детища набросили петлю и душили, наблюдая агонию. Сердце не выдерживало, и академик утер слезы, взял себя в руки и пошел в Совет Министров. Он ожидал увидеть какого-нибудь чиновника с лицом тупого бюрократа, но его встретил очень умный и философски образованный человек, потому что почти слово в слово повторил слова Страги Севера:

— Святослав Людвигович, вы несколько опередили время. Давайте оставим таймырские алмазы потомкам, пусть они добывают. А то мы и так их обокрали. Не обижайтесь, думайте о будущем.

Он не обижался, а только радовался про себя, и, набравшись духу, попросил вернуть документацию «Разряда» на доработку, мол, будущим-то поколениям установка понадобится, а там есть недоделки.

Потом, когда в его присутствии говорили, что, дескать, СССР развалился как государственная система только по одной причине — не выдержал гонки сверхновых технологий, что Запад далеко ушел вперед и поднял свою экономику на недостижимую высоту, академик готов был плевать в лицо бессовестным лгунам. Если бы победы захотел этот умный чиновник из Совета Министров, Запад никуда бы не ушел. И компания «Де Бирс» сейчас бы уже стала заштатной лавчонкой.

Но он не хотел побеждать, и Святослав Людвигович много думал об этом, и часто, в зависимости от настроения, поддерживал чиновника и думал о будущем.

Документацию ему вернули. И — слава Богу! — вовремя, потому что как только он получил назад свое творение, началась массовая утечка мозгов на Запад, а с ними вместе и многих государственных секретов, связанных с новейшими технологиями. Но по едва уловимым приметам академик понял, что ее читали и даже изучали, оставалось надеяться — не скопировали из-за секретности.

Хотя, кто знает…

На аэродроме Латанги, открытом триста дней в году, как всегда сидело полчище самолетов, посаженных здесь из-за дождей и штормовых ветров по всему Арктическому побережью до Чукотки. В здании порта шел грандиозный ремонт, и хорошо что помещение отделывали не сразу все, а лишь одну половину, отгородив ее невысокой стенкой и завесив зеленой строительной вуалью, поэтому казалось, что народу в аэровокзале набилось вдвое больше, чем обычно. Полчища пассажиров из-за нехватки мест, как обычно, стояли на ногах, а полчища тараканов по этой же причине сидели по стенам и потолку.

Многое изменилось за прошедшие годы, меньше стали летать по причине дороговизны билетов, больше тащили с собой сумок с товаром, чтобы хоть немного окупить проезд, меньше есть по той же причине и больше пить, ибо спиртом теперь торговали круглые сутки и повсюду.

Однако самой важной переменой было то, что не передавали больше песню «Надежда», с давних пор ставшую талисманом в мерзкую пору нелетной погоды.

На Астроблему, судя по расписанию, теперь ничто не летало — специальная авиаэскадрилия прекратила свое существование вместе с городом и последним вылетевшим из Звездной Раны человеком. А по праву капитана тонущего судна им был Насадный.

Все эти годы мертвый город стоял без какой-либо охраны, хотя было оставлено много техники и материальных ценностей — вывозить себе дороже. Полагали, что в глухой, незаселенной тундре (ближайшая фактория в семидесяти верстах) воровать просто некому; талабайцы хоть и испорчены цивилизацией, «огненной водой» и колхозной жизнью, однако же в тундре чужого не возьмут, если только это не спирт. Для академика город не умер, а как бы временно опустел, законсервировался до следующего поколения, впал в спячку, чтобы потом проснуться и вновь стать молодым. Покидая его, Святослав Людвигович сам проверил, не осталось ли воды в отопительных системах жилых домов и зданиях строящегося комбината, все ли окна

В аэропорту Пулково Дара вручила новый паспорт и внезапно ошарашила жесткой и безапелляционной командой:

— Все время держись строго за моей спиной. В твою сумку я положила автомат и боеприпасы. Нужно пройти спецконтроль.

— Зачем нам нужен автомат? — тупо спросил он. — Ты собираешься отстреливаться от кого-то?

— Это твое оружие, и отстреливаться будешь ты. В случае, если меня не будет рядом.

Ее непререкаемый тон, с одной стороны, нравился Насадному — Дара знала, что делала, и до Латанги они долетели без всяких приключений, протащив оружие через два спецконтроля; с другой — академик постоянно ощущал уязвленное самолюбие и ущемленную собственную волю. Пока совершали перелеты и пересадки, она казалась жесткой, отстраненной и говорила мало, лишь дежурные фразы-команды, и поймать ее взгляд было совершенно невозможно. В самолете от Красноярска ему показалось, что Дара на минуту задремала, и Насадный, не скрываясь, стал рассматривать ее лицо, вспоминая первую встречу в Латанге и произнесенное сокровенное — тс-с-с…