Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Земля сияющей власти

К нему не являлся Хамара — жрец охотников Дальнего Востока.

Правда, Иван Сергеевич научился управлять течением сновидений, особенно это получалось, когда лежал в гадьинской больнице, поэтому засыпал без страха, но в сознании ни на мгновение не отключался своеобразный контрольный датчик, все время следящий за сюжетом. Вначале ему грезилась желтая песчаная дорога, по которой он шел босой, а вдалеке, на холмах и косогорах, стояли какие-то люди и махали ему руками. Эта часть сна была однообразной, бессмысленной и вместе с тем не такой мучительной, как следующая, когда он замечал, что дорога давно оторвалась от земли и теперь пролегает по воздуху, а золотистый песок с каждым шагом становится вязким, глубоким, как рыхлый убродный снег. И уже ни людей вокруг, ни машущих рук — только зыбкое и тяжеловесное, как расплавленное стекло, марево. Так вот, усилием воли он научился продлевать эту часть сна, то есть растягивать висящий между небом и землей путь по призрачным барханам. Идти по сыпучим пескам, едва выдирая из него ноги, иногда удавалось до самого утра; Иван Сергеевич просыпался измотанным, потным, словно и впрямь долго брел по пустыне.

Но уж лучше это, чем явление Хамары.

Он возникал всякий раз, когда Афанасьев выбивался из сил и не мог двигаться. Хамара выныривал из желтого песка и так, что изможденный путник оказывался у него на плечах. Он крепко хватал его за руки, не давая спрыгнуть, и начинал свой разбег, словно взлетающий с аэродрома сверхзвуковой истребитель. Жрец несся гигантскими нечеловеческими шагами по зыбкой дороге, стремительно набирая скорость, затем отрывался от песка и мчался в желтом мареве. Иван Сергеевич чувствовал, как от невероятного ускорения впереди образуется столб спрессованного воздуха, давящий ему в солнечное сплетение. Он стискивал зубы, сжимался в комок от перегрузки, и когда становился твердым как камень, раздавался оглушительный хлопок!

Он знал, что в этот миг от него отделилась душа.

Сразу становилось легко, свободно, как в невесомости — эдакое предоргазмовое состояние. В это время и начинал звучать голос Хамары:

— Ты находишься в состоянии кли! Но испытываешь только его первый этап кетэр. А чтобы испытать последний и высший — малхут, у тебя должно быть сознательное желание самонасладиться. Попроси Тойё, чтобы избавил тебя от света. И тогда ты познаешь Творца!

Впервые испытав во сне этот потрясающий, ни с чем не сравнимый полет, Иван Сергеевич на самом деле ощутил желание повторить его.

К тому времени он получил всего два или три укола, назначения которых не знал, полагая, что это делается для снятия стресса после катастрофы. Тойё был настолько внимателен и благодушен к спасенным пассажирам вертолета, что Афанасьев без утайки рассказал ему о странном сновидении, когда покровитель пришел справиться о самочувствии. Хозяин охотничьей базы несколько даже расстроился, предположив, что подобный полет во сне — ничто иное, как потрясенное катастрофой воображение, и пообещал непременно посоветоваться с врачом. В результате Ивану Сергеевичу вкололи в течение дня три дозы, а ночью жрец Хамара объявил, что он достиг второго этапа — хохма и до малхута совсем уже близко...

Остальные уколы ему делали уже насильно, ибо с ними были связаны не только сновидения, но и навязчивое желание видеть Тойё и слушать его голос. А насильно, потому что еще владел остатками воли и пытался сопротивляться. Он никогда не видел Хамару, существующего только в рассказах Тойё в виде жреца, управляющего духовной жизнью, а значит, и сферой высших наслаждений, к которым стремится всякий человек с момента своего рождения.

Даже после полного переливания крови этот сон снова возник в его сознании, правда под утро, и сюжет его оборвался на той части, когда он еще брел по сыпучему песку желтой дороги. И только в машине Иван Сергеевич проспал полдня без всяких сновидений, проснувшись в Ныробе, когда уже стояли во дворе какого-то сельского дома.

Оказалось, что они здесь ночуют. Ивана Сергеевича определили спать на печь: у хозяина, местного учителя Михаила Николаевича — рыжего, невысокого человека — оказалось такое множество детей, что пересчитать их было невозможно, поскольку они то исчезали в недрах дома, то возникали откуда-то, одинаково юркие, рыженькие и крепкие, почти одного возраста, так что немудрено перепутать. Естественно, в избе ощущался недостаток спальных мест. Пока участковый сидел с хозяином, о чем-то тихо переговариваясь, по нему ползало сразу трое малышей. Они совершенно не мешали отцу, были как бы частью его существа, кувыркаясь у него на коленях, руках и плечах. Между делом он подсаживал их, снимал, качал, гладил по головам и подтягивал штанишки. Разговаривали они допоздна и дети постепенно разошлись спать, за исключением одного, самого маленького, который свернулся калачиком и уснул на отцовских руках. Как стало понятно по обрывочным фразам, жена Михаила Николаевича, Наталья, сейчас находилась в роддоме.

Участковый пристроился на широкой лавке, бросив под голову свернутый полушубок, и скоро весь дом тихо засопел. И по звуку дыхания Иван Сергеевич наконец пересчитал детей — семеро! Семь я! Восьмой только что появился на свет...

Наутро они снова сели в машину и поехали в горы по набитой тракторами дороге, однако через час поднялась сильная метель. Ветер срывался со склонов, сметая снег, который быстро грубел в колеях, да и путь становился менее торным, распадаясь на десятки лесовозных дорог. «Уазик» хоть и медленно, однако долго еще пробивался вверх, пока не врубился бампером в высокий занос.

— Все, — сказал участковый, выбрасывая из кабины охотничьи лыжи. — Надевай и через полтора километра будешь у цели.

Иван Сергеевич застегнул крепления на валенках, взял поданную ему палку, напоминающую посох, и двинулся по дороге, которая угадывалась лишь по просеке: ни единого человеческого следа! Скоро впереди послышался лай собак, потом напахнуло дымом от сосновых дров и, наконец, показался высокий дом с заснеженной крышей, от которого в разные стороны расходились жердяные изгороди.

Навстречу выскочили две лайки, закружились у ног и радостно заскулили, будто встречали хозяина. И только сейчас Иван Сергеевич узнал место пасека, куда он прилетал на вертолете, отыскивая Мамонта, и где они повредили стоящий на взлетной полосе дельтаплан.

Ему захотелось немедленно развернуться, оттолкнуться хорошенько и катиться по лыжне до самой машины: именно здесь Августе мечталось поселиться и прожить до конца своих дней... Но было поздно — на крыльцо выбежал старик, Петр Григорьевич, и приветственно замахал рукой. Неужели узнал?