Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Земля сияющей власти

Ему как бы перевернули разум, переориентировали психику, оставив в неприкосновенности лишь то, что не мешало замыслам Тойё; Ивана Сергеевича по-прежнему тянуло в женское общество, и он не мог пропустить ни одной юбки, мелькнувшей где-то рядом, в пределах досягаемости руки или взгляда. Лежа в больнице, опутанный трубками, он принялся ухаживать за молоденькой медсестрой, целовал ей ручки, соблазнял веселыми и скабрезными разговорами и однажды сделал попытку уложить с собой рядом. Сестричка вырвалась и нажаловалась врачу Надежде Васильевне, той самой женщине, что встретила их с Ингой в доме, внезапно появившемся среди тайги на краю «империи» Тойё. Пока Мамонт отбивался от вертолета, она на глазах Ивана Сергеевича сделала операцию — отняла Инге пальцы ног, черные и омертвевшие. Резала без наркоза, с помощью лишь скальпеля и ножниц, однако поразительно — Инга не ощущала боли! И кровь, практически, не выступала из ран...

Она была уже в том возрасте, который не интересовал Афанасьева, к тому же рядом находился муж — участковый милиционер, и все-таки не это делало его совершенно беспомощным перед Надеждой Васильевной. В ее присутствии он ощущал какой-то непривычный ступор. Рой отшлифованных фраз, комплиментов и просто привлекающих внимание замечаний словно вяз в голове, а парализованный язык таился во рту, как зверек. Эта женщина подавляла его весело-бесшабашный характер, и он как бы опасался сказать в ее присутствии глупость, поскольку все заготовленные для женщин слова — даже для самых умных женщин! — автоматически становились глупостью.

Вокруг Надежды Васильевны существовало некое защитное поле, пробиться сквозь которое было не так-то просто.

После жалобы строптивой сестрички она пришла в палату — Иван Сергеевич лежал в отдельном боксе под замком, якобы из соображений его безопасности, — и встала над ним, как богиня правосудия. Он приготовился выслушать приговор или, в лучшем случае, морализаторскую речь, однако Надежда Васильевна коснулась его лба холодными пальцами и спросила:

— Повышенная сексуальность — это тоже от воздействия инъекций? Как ты считаешь?

— Нет, — смущенно признался Иван Сергеевич. — Это у меня от природы.

— В таком случае, почему у тебя нет детей? Говори мне все, я врач.

— Моя жена не могла их иметь.

— А другие женщины? У тебя их было много... Ты помнишь, сколько?

Он попытался сосчитать, припоминая не имена, а города, в которых бывал, работал и обзаводился любовницами, вспоминал стремительные, порой одноразовые встречи. Все-таки служба разъездная, связана с постоянными командировками... Сбивался, принимался вновь, мысленно загибая пальцы — на руках единицы, на ногах — десятки.

Ни пальцев, ни памяти не хватало...

— Хорошо, не мучайся, — оборвала путешествие в прошлое Надежда Васильевна. — Кто из них остался в твоем сердце? Так, чтобы вспомнить, не напрягаясь? Наверное, это последняя женщина?

— Нет! — оживился он. — Последней была гейша... девушки Тойё... Но я помню другую! Потерянную...

— Ее звали Августа?

Иван Сергеевич, опутанный трубками и проводами, сел на кровати.

— Она осталась по ту сторону... катастрофы.

— Хотел бы ты вернуть ее?

Он вскинул голову, повинуясь внутреннему толчку радости, и тут же отвернулся.

— Нет, не хочу...

— Почему? Тебе больше нравится завлекать молоденьких сестричек?

— Потому что я... Я теперь другой человек! Возможно, даже не человек. Из меня сделали компьютер, вторглись в сознание.

— Тебя удерживает только это?

— Августа вселила надежду на... счастье. Разве я могу быть счастливым человеком, если меня преследует страх? А счастье подразумевает полное бесстрашие перед жизнью!

Надежда Васильевна отсоединила от него датчики, вынула из вены иглу капельницы.

— Пожалуй, ты прав. И нет смысла переливать кровь.

Смерть в ту ночь была ближе и реальней, чем в вертолете, падающем на землю. На сей раз она посверкивала скальпелем, случайно забытым в блоке, и напоминала свечение реактивной струи неумолимого и желанного снаряда. Иван Сергеевич лег в постель, засучил рукав и примерился к венам.

Он управлял своей волей до самого последнего момента. Но когда оставалось сделать короткий взмах, волна внезапного страха окатила его, пронизав мышцы ватным бессилием.

И тут препарат делал свое дело, лишая его возможности распорядиться собственной жизнью. Искусный чародей Тойё предусмотрел все. Иван Сергеевич лежал скрючившись, словно побитый пес, и только не скулил, кусая губы. Рано утром в палату вошла строптивая сестричка, и он прикинулся спящим, не желая показывать свою слабость. Сквозь ресницы он видел, как ее рука подняла с пола оброненный скальпель и бездумно положила на подоконник. И тут возникла мысль, что сестра умышленно оставила инструмент, чтобы спровоцировать его на самоубийство, но в следующий миг отлетели все подозрения: она сняла белый халат, оказавшись совершенно обнаженной, сдернула с головы шапочку и рассыпала длинные волосы.

В другой раз этого было бы достаточно, чтобы мгновенно потерять голову и выпустить на волю свой страстный дух. Сейчас же он лежал и созерцал сквозь радугу ресниц ее светящееся тело. Сестричка склонилась над ним, огладила волосы, двухнедельную щетину на подбородке, провела тонкими ноготками по горлу, затем по груди — он лежал холодный и тяжелый, как речной валун. Разве что открыл глаза и смотрел в ее лицо. Ее пальцы коснулись живота, горячими струйками скользнули ниже — он оставался спокойным, внутренне поражаясь своему состоянию.

Так же безмолвно сестра закончила свои провокационные опыты, спряталась в халатик и послала от порога воздушный поцелуй.

Спустя час Надежда Васильевна сообщила, что на улице ждет машина. Он даже не стал спрашивать, куда повезут, ибо прошедшая ночь ввергла его в полное безразличие. Единственное, что он сделал — вошел к Инге в палату, чтобы проститься.

— Ты уезжаешь? — спросила она, увидев его одетым в суконную спецодежду лесоруба. — Как же я? Что будет со мной?

— Наверное, тебя не оставят без внимания, — проговорил Иван Сергеевич.

— Хочу с тобой! — закапризничала Инга. — Нет Мамонта, теперь не будет тебя!

Ее ноги еще болели, и она не вставала с постели больше месяца: обморожения и ожоги имели одинаковый характер повреждения и одинаково мучительно и долго заживали. Афанасьев поцеловал ее в лоб и ушел, оставив со слезами в глазах.

Машина оказалась милицейской, а за рулем — участковый. Он пытался шутить, отвлекал разговорами — Иван Сергеевич сидел каменным истуканом, так что веселость участкового скоро иссякла, а долгая дорога в горах утрясла и свалила в сон. И это был первый спокойный сон за все месяцы после катастрофы.