Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Земля сияющей власти

— Я видел этого парня, Джейсона... Он — блаженный.

— Почему ты так решил?.. Джейсон поверил в Христа. А разве можно назвать человека блаженным, если он верит в Бога?

— Таков был твой урок — морские пехотинцы обретали веру?

— Нет, Стратиг поручил мне только Джейсона Дениза. Остальные приходили к Богу случайно, только потому, что оказывались на Сатве в благоприятный час и вспоминали детские молитвы. Вот они становились блаженными. Я не хотел их контролировать, а психика современного человека не выдерживает проявления божественного света. Из темной пещеры выходить следует всегда осторожно. Джейсона я вывел на свет в несколько приемов, поэтому его рассудок не помутился.

— Но зачем это нужно? Или это просто способ вербовки агента? Думаю, его военная карьера после Боснии закончится. Он не может убивать, не может поднять руку на человека.

Густав Кальт вернулся от порога, спросил с нескрываемым горячим интересом:

— Это ты точно знаешь? Ты в этом убедился?

— Да, и не один раз. Он не способен даже подраться, начинается тошнота и рвота. Его выворачивает наизнанку.

— Прекрасно! Это говорит о том, что я хорошо исполнил свой урок.

— Не вижу смысла в твоей борьбе. Привести к Богу какого-то безвестного офицера морской пехоты... Куда ему теперь? В священники?

— Ты рассуждаешь, как воин. Тебе нужен сразу же конечный результат, нужна победа. Возможно, Джейсон станет священником, а возможно...

— Так ты тоже не знаешь цели своего урока?

— Ее знает единственный человек — Стратиг. Это его замысел. А что станет с Джейсоном, мы сможем увидеть лишь через несколько лет. Я бросил семя в возделанную ниву, а каков будет плод — время покажет.

Густав подал руку и, неожиданно отвлекшись, задержал взгляд на лице Арчеладзе. Глаза его сначала были пристально-холодными, затем медленно потеплели.

— Гриф!.. Ты знаешь свой рок? Тебе предсказывали судьбу?

— Нет, свой рок я избрал сам, — усмехнулся полковник.

— Почему?

— Потому что я вольный, и сам себе задаю уроки, предсказываю судьбу...

— Жаль, — он отвел взгляд, выпустил руку. — Мне будет очень жаль тебя, Гриф... Ты возьмешь тяжелую ношу. Ты донесешь ее...

— Молчи!.. Я не хочу знать будущего.

— Вольному — воля, — гордый, холодный Густав Кальт неожиданно поклонился ему и ушел без оглядки.

Воробьев вернулся глубокой ночью, в сильный, густой снегопад, что, собственно, и помогло ему добраться до обсерватории через американскую зону, напрямую. Он не вошел в дом, а свалил с плеч ношу — тяжело раненного и умершего по дороге бойца из группы Кутасова, постучал в открытые двери и сел на ступеньки крыльца.

Он был красный от крови с ног до головы, чужой крови, пропитавшей насквозь одежду и доставшей до тела. Розовый липкий снег сваливался с него ломтями, от спины поднимался столб пара; он сидел и, механически двигая рукой, гладил волосы мертвого. Воробьева на подходах к поселку заметил наблюдатель, и потому «каскадер» со своими ребятами прибежали первыми. Стояли вокруг молча, светили фонарями под ноги, чтобы не слепить, тянули влажные сигареты.

Арчеладзе вышел минутой позже, так же молча посмотрел убитому в лицо, попытался закрыть ему глаза — не вышло, веки поднимались, и было ощущение, что мертвый дремлет.

— Вот, — сказал наконец Воробьев. — Взял с собой парня... со знанием английского, немецкого и итальянского...

— Рассказывай, — бросил полковник. — Что говорят в штаб-квартире?

— Смотри, что говорят, — огрызнулся тот, кивая на убитого. — Туда на выстрел не подойти! В охране не пехотинцы, а такие псы!

— Ладно, не пугай. Давай все по порядку.

— Весь Пловар контролируется патрулями, вокруг штаб-квартиры двойное кольцо негласной охраны, и не из морпехов... Их сняли, видимо, после того, как мы взяли археологов. А эти работают как охотничьи собаки, верховым чутьем... Нас засекли еще на подходе, но пропустили через оба кольца. Ну и взяли в оборот...

— Оглянулся бы хоть пару раз, — проворчал Арчеладзе. — Если глаз на затылке нет.

— Никанорыч!.. Я знаю свое дело. У них аппаратура! — он выдернул из кармана прибор размером с ладонь, напоминающий телефонную трубку начала века. — Я такой и не видел!.. Ловит все, что шевелится. На километр!.. Окна в штабе с защитой, стекла не послушать, антенны на крыше — тоже. Есть каминная труба, но попробуй доберись до нее!.. В общем, назад прорывались с боем. Как начали нас с рук на руки передавать!.. Отстреливались до самой зоны. Не пошел бы такой снег, обоим труба... А так глянуть — все тихо-мирно, и вывеска — Гражданская полиция ООН. Лимузины ползают с такой же надписью...

— Товарищ полковник! — вдруг подал голос Кутасов. — Пока снег идет, может я схожу в это гнездо, почищу его?

Бойцы смотрели выжидательно, снизу вверх, стоя на нижних ступенях. Арчеладзе молчал, и это вдохновило «каскадера», начал давить.

— Они сейчас не ждут. Войдем тихо, стрелять не будем...

— Никуда не пойдешь, — отрезал полковник. — Найди доски, сделайте гроб. Утром схороним.

— У меня свой счет, товарищ полковник, — напомнил Кутасов. — Двое убитых, один ранен.

— Это много, Сережа! Так пойдет, твоей группы на год борьбы не хватит. А воевать еще долго...

— Нет, я такого случая упустить не могу! — вдруг заартачился «каскадер». За одного положу десяток! Мужики!..

— Отставить, — тихо проронил полковник. — Мне не нужны их трупы. А нужно мне — знать, какие речи ведут в этой штаб-квартире. И так уже нашумели...

— Можно было бы и без шума, — глядя исподлобья, проговорил Воробьев, и Арчеладзе понял намек.

— Долго думал? Умник...

— Долго... Нес парня и думал. Всю дорогу.

— Еще подумай!

— Никанорыч!..

— Отставить! Я повел вас. Я принимаю решение.

В этот миг он вдруг отчетливо осознал слова Капитолины об истеричности. Сейчас жар горячего сердца был у этих мужиков выше разума. Ими владела мысль души — порыв, сиюминутный всплеск эмоций, на первый взгляд, благородный гнев, однако способный только красиво навредить делу.

Вспомнились спокойные, холодные и мудрые глаза медика Густава Кальта...

— Тело погибшего подготовить к похоронам, — распорядился ой. — Оплакивать после победы.

Кутасовские бойцы неожиданно покорно вняли его словам, переглянулись, тут же сняли с петель наружную дверь, переложили на нее убитого, распрямили ноги, сложили руки и понесли под густую завесу снега.

Воробьев отряхнулся, вошел в дом, и здесь при ярком свете вдруг увидел себя окровавленного, встал, растопырив руки. В этот момент в коридоре появилась Капитолина.

— Я включила титан, — буднично сказала она. — Вода уже теплая. Тебе нужно вымыться, Врабий.

Он только сверкнул глазами.

— Премного благодарен, барышня!