Максим Далин - Цирк

Будь наш старший менеджер не таким сутулым, всё бы пошло совершенно иначе.

Конечно, он и с самой лучшей фигурой был бы гнидой — такой уж характер. Но вот Паша, которого у нас весь отдел звал «Паша-зануда», в таком случае бы не наговорил лишнего. И всё бы обошлось. Но Виктор был настолько сутулый, что девочки с касс за глаза звали его «Горбун из Нотр-Дама». А он был в курсе, ему, гниде, кажется, даже льстило — таких бабников ещё поискать…

Поэтому девочкам с касс всё очередной раз сошло. А на нас Горбун, собака сутулая, спустил всех собак, каких нашёл. Не так летишь, не так свистишь, почему не улыбаешься — и почему не праздничное настроение в отделе, понимаете? Настроение не праздничное! Уже две недели без выходных пашем на этой праздничной, расперемать её, распродаже — и у нас не праздничное настроение почему-то! Ёлочка стоит не там, шарик висит не там, не улыбались толстой истеричке, которой захотелось скороварку со скидкой.

Конкретно Паша не улыбнулся. Но это полбеды ещё.

Они ещё и поцапались из-за этой поганой скороварки. Паша съязвил — и истеричка моментом включила режим «ты чо, самый умный тут?!»: заподозрила, что Паша считает её тупицей.

Правильно, между прочим, заподозрила. Все основания имела.

Я тоже так считал. Но у меня всегда хватало ума помалкивать, а Паша, особенно уставший, то и дело срывался с нарезки и начинал резать правду-матку.

Вот и вышел скандал, жалоба, Горбун, его придирки ко всему на свете — и плакала наша премия на Новый год вместе с корпоративом за счёт фирмы. То есть, мы за всю эту беспросветную пахоту теперь теряли возможность даже бухнуть на халяву. Да ещё и поунижались от души, всласть: «Мы обязательно учтём, Виктор Олегович!» — самим от себя тошно.

Вдобавок, когда магазин уже закрылся, нам пришлось переставлять эту гребучую ёлочку туда, где повиднее, и перевешивать мишуру и шарики, как Горбун распорядился. Лишних полчаса — за которые тоже ни копейки не дадут.

И мы уходили злые… не столько даже злые, сколько вздрюченные и раздосадованные.

Я шёл и думал: вот что я тут забыл, в этом поганом салоне бытовой техники? Ни денег, ни карьеры, одна нервотрёпка… Сильно престижная работа — продавец-консультант. Улыбайся всяким за гроши — и получай втык, если не угодишь какому-нибудь полудурку… А ведь когда-то хотелось быть лётчиком, дальнобойщиком или свой бизнес… ничего уже не хочется, будто изнутри что-то выжрали. Устал.

И всё достало.

Я шёл с Пашей к метро — уже почти ночью, успеть бы до закрытия — а он же не мог молчать, он должен был обязательно это всё дожечь и нашим сегодняшним дерьмом насладиться в полной мере. Такой уж характер.

Я особо не прислушивался, только так… тезисно. Мне было зябко, противно — вот это самое глобальное потепление, зима не зима, осень не осень, слякоть и хмарь, глухая темнота, фонари тусклые, сырость оседает на лицо — ещё слушать, что ли, этот дурной трындёж? Но Пашу несло, он себя накрутил до настоящей злости.

— Ты замечал, Вадик, — говорил Паша таким тоном, будто сегодняшнее дерьмо лежало у него под самым носом, и он его всё ещё нюхал, — что всякие уроды — самые нестерпимые люди? Какие-нибудь жирные, косые, безрукие — или горбатые, как Виктор? Если у человека есть какой-нибудь физический изъян — то и изнутри он кривой или гнилой, будь уверен.

Я только плечами пожал. Чушь собачья.

— Они же нормальным людям завидуют! — продолжал Паша, заводясь всё больше. — Они же понимают, что ущербные, вот и сидит это в них: злость, комплекс неполноценности… и уж если они дорвутся до власти, то прямо поедом жрать начинают. Чем ты нормальнее, тем ему противнее. К нормальным же женщины тянутся, их инстинкт зовёт к здоровому…

Я снова пожал плечами. Паша был высокий, статный и, пожалуй, даже симпатичный — но девицы на нём гроздьями не висели: стоило ему открыть рот, как они летели в разные стороны, будто ошпаренные кошки. У Горбуна выходило ладить с женским полом гораздо лучше, несмотря на горб.

Паша, кажется, сообразил, что я имею в виду.

— Да с уродом они только из-за денег! — взвился он. — Машина, клубы… он им цветочки, он им шоколадки, они и рады, продажные шкуры! Но инстинкт…

Я уже пять раз пожалел, что с ним пошёл.

— Заткнись, а? — заикнулся я, и зря это сделал.

— Знаешь, — сказал Паша, уже окончательно выходя из себя, — я вот просто ненавижу это всё: толерантность, ах, особые детки, особые потребности… Ну уж нет! Если я вижу урода или дебила — так и говорю! По мне, их вообще нужно усыплять сразу после рождения, если уж аборт дура-мамаша не сделала!

— Совсем тебя несёт, — сказал я, но его уже несло так, что не остановить.

— А что?! Человечество вырождается! А всё потому, что мы гуманные такие: какая бы увечная тварь ни родилась, выхаживаем… да они только гены портят, плодят уродов! И надо ж было именно в этот момент появиться такому…

И ладно бы он проскочил как-нибудь в тени. Паша бы и не заметил. Но нет, он тормознул около искусственной ёлки, где гирлянда мигает и светят фонари, и остановился, уставился на Пашу, как на какое-то уморительное диво.

Бывают на свете уроды, не спорю. Бывают. Иногда жалкие, иногда противные, иногда чем-то даже симпатичные. Но этот…

Во-первых, он был настолько горбатый, что наш Виктор рядом с ним бы показался стройным, как кинозвезда. Более того — этот был кошмарно тощий, его длиннющие паучьи руки свисали не то что ниже колен, а чуть не до земли, а высоченный острый горб торчал за головой. Вот реально: целый горный пик. А ножки коротенькие, кривые — их почти не видно, будто он собран из рук и горба.

И ухмылки.

Отвратительная была ухмылка! Он Пашу рассматривал — и эта ухмылка у него меняла выражения. Удивлённая, потом — издевательская, потом — даже надменная. Громадная пасть, от уха до уха, а в ней кривые редкие зубы. Длинный нос так свёрнут на сторону, что прямо лежит на щеке, а глаза — узкие щёлочки. Смешливые глаза, и нехорошо смешливые.

Снисходительный такой, умный и презрительный взгляд.

А одето это чучело в ярко-жёлтую с ярко-зелёным куртку, в темноте — как маяк. И на голове — красный колпачок Санта-Клауса, с ватной оторочкой, копеечный. С резиночкой под подбородком, чтобы не сдуло ветром. От мигающей гирлянды морда у него то синяя, то красная, то зелёная — и по куртке блики идут.

И они с Пашей прямо-таки встретились взглядами. И урод Паше подмигнул.

Не просто так подмигнул, а похабно, с вызовом и с гадким намёком. Как шалава клиенту — и даже ещё гаже.

А я как-то притормозил, растерялся — и дал Паше завестись, благо он уже был накрученный.

— Ой! — сказал Паша этаким глумливым тонким голосом. — Кто это у нас тут такой красивый? Цирк уехал, а клоуна забыли? Слышь, пугало, а цирк был с конями или как?