Ник Перумов - Когда мир изменился

Теперь сила уже не обрушивалась на крылатых всадников могучим ураганом, ничто не преграждало им путь; и, завывая, стражи Города грехов низринулись прямо на воинство некроманта, не обращая внимание на потери. «Ты наш! Ты наш!» — загремело со всех сторон. «Мечи! Мечи! Мечи!»

Мечи!.. Всесильные, всемогущие, лакомая добыча. Мечи, сгинувшие в его мире — а вы, неведомые, так надеетесь на их возрождение тут?..

Взмах Алмазного меча — он внезапно удлиняется, сверкающее белым лезвие рассекает шевелящийся вал из мёртвых тел, погружается в расселину; золотистое пламя обнимает его, языки солнечного огня обвиваются вокруг клинка, тянут его на себя, тянут со всевозрастающей силой.

Мертвые воители, отданные мертвым же небом, поднялись, принимая на себя удар крылатых всадников, однако некромант не спешил им на помощь. Взмах Деревянного меча — и он точно так же погружается в трещину, с хрустом, словно рвётся плотная мешковина; осколок тверди с Фессом, неподвижно застывшей Аэ, точно льдина, подхваченная сильным течением, начинает двигаться.

Рассыпается вал из дергающихся мёртвых тел, обломок плывёт, покидая область золотистого пламени, оставляя позади и подстроенную западню, и свистящие над головой крылья адских воинов. Неважно, иллюзия они или реальность, Кэру Лаэде здесь нечего делать.

— Что ты задумал?.. — не выдержала драконица.

Некромант улыбнулся. Он знал — сейчас начнётся настоящая атака, как только «они» поймут, что здесь происходит.

— Аэ. Ты готова?

— Я всегда готова, — пылко откликнулась та. — Но что…

— Сейчас увидишь.

Он произносил какие-то бессмысленные слова, вглядывался, вглядывался в глаза стоящей рядом драконицы, искал подтверждение жуткой догадке и надеялся, что нашёл их.

Пальцы его разжались, выпуская Драгнир с Иммельсторном и Аэсоннэ вдруг конвульсивно дёрнулась.

— Ты что?! Зачем?!..

— Не бойся, — как мог, безмятежно сказал он. — Это не имеет значения. Мы всё вернём. Вот смотри…

И резким, отчаянным движением вогнал лишившийся черепа посох прямо в твердь их подхваченного течением островка.

Мимо проплывали уродливые пирамиды и зиккураты, Город греха точно отодвинулся, сделавшись вдруг ярмарочной декорацией. Вокруг заплескалась тёмная пустота, словно волны таинственного моря; острия обелисков, и без того полыхавшие, вдруг словно раскалились до светло-алого, сила забилась в конвульсиях, и ладонь некроманта свело от боли.

Однако посох он так и не выпустил и ладонь не разжал.

— Что ты делаешь?! — Аэсоннэ кинулась к нему, но в этот миг справа и слева из-за вдруг оказавшихся рядом пирамид вырвалась пара крылатых существ, во всём подобные тому, что встретил свой конец наверху, в склепе на кладбище Сен-Мар.

— Держи! Держи посох, как следует!..

Драконица повиновалась. Стиснула разогревшееся древко, скрипнула зубами от боли.

— Терпи! Совсем чуть-чуть!..

Некромант прыгнул на край островка. Привычно крутанул глефу.

Демон уклонился от молодецкого замаха, попытался достать некроманта хвостом, усаженном шипами, так похожим на драконий. Не преуспел, взмыл над островком, зашипел яростно.

— Долго ещё? — выкрикнула Аэ.

— Смотри на него! Смотри!

— Смотрю! Он… он живой!..

Фесс выдохнул.

Темный посох, отполированный его руками, вздрогнул раз и другой, и третий. Короткие болезненные судороги прокатились по некроманту, каждый мускул сокращался и сжимался, так, что Кэр едва не выпустил оружие. Торец посоха погружался в сухую безжизненную твердь, уходил всё глубже; и всё-таки он оставался просто посохом.

— Я больше не могу! — взвизгнула вдруг Аэ. — Жжётся!..

Вторая крылатая бестия пронеслась над самой головой Фесса, мало не достав когтями. Гибельное заклятие смертельной гнили и распада он встретил глефой, стремительным её росчерком и руной разрушения.

Он боялся взглянуть в глаза Аэ. Боялся, что дрогнет, что не решится; но, стоило услыхать вскрик «жжётся!», как последние сомнения отпали.

Взмах. Шипение воздуха, разрезаемого острым искрящимся лезвием. Острие клинка соприкоснулось с шеей девушки чуть пониже уха, рассекло плоть; тёмная кровь ударила фонтаном, полилась на древко посоха, струйки её обнимали тёмное дерево, впитывались, втягивались им.

Колени неотличимого от драконицы Аэсоннэ существа подломились. Хрипя, оно рухнуло, щедро поливая вонзённый посох собственной кровью.

Сухая древесина, пропитанная пoтом, содрогнулась. По гладкой поверхности побежали трещины; вот из одной высунулся тонкий серебристый росточек, затрепетал, задрожал, выпуская один за другим серебристые с жемчужными прожилками листья, так похожие на волосы драконицы Аэсоннэ.

За первым ростком последовали и другие. Они стремительно вытягивались, удлинялись, в свою очередь ветвясь и окутываясь нежной листвой. Серебристое сливалось с зеленоватым, светлым-светлым, как первая трава на проталинах. Посох оборачивался деревцем, поплыл тихий звон незримых колоколец — дерево впитывало силу, вбирал злобу и ненависть, жажду убийства и крови.

Тело убитой застыло. Волосы рассыпались, руки в последнем усилии вцепились в сухую твердь — впрочем, сухой она быть переставала тоже. На ней пробивались стебельки, тонкие стрелки стеблей протискивались меж шершавыми камнями, распускались бутоны, проглянули первые венчики цветов.

Город грехов взревел от ненависти. Над зиккуратами поднялось ешё несколько демонов, вновь засвистела глефа, ударив в чешуйчатую броню твари Хаоса; из раны выплеснулась кипящая огненная кровь, устремилась в бездонную пропасть пламенным водопадом.

Островок с распускающимся деревцем медленно поднимался всё выше, над лиловыми и фиолетовыми строениями, над застывшими слугами Города, над его незримыми хозяевами; в отдалении крылатые воины безуспешно пытались выйти из схватки с мертвяками; зомби с немалой изобретательностью (и невиданной силой) раскачивали своих собратьев, без сантиментов швыряя их навстречу налетавшим всадникам Хаоса.

Некромант стоял над тонким недвижным телом. Серебристые волосы драконицы испачкала кровь, всё ещё толчками выбивавшаяся из раны. Фесс окинул взглядом несколько крылатых бестий — крупных и быстрых, направлявшихся к его островку — и быстро начал чертить фигуру, так, чтобы деревце с прижавшимся к нему телом оказались бы в самой середине.

Он работал стремительно, каждый росчерк ложился так, словно на века, словно на полу в огромном храме, и ложбинки вот-вот заполнит кипящее золото — солнечное золото, смешанное с истинным серебром.

Трава и цветы поднимались всё выше, распустились легкомысленные васильки, пробился клевер, подняла желтое личико первая ромашка. Прогудела пчела, деловито опустилась на венчик, сложила крылья, полезла внутрь, занимаясь от века положенным трудом.