Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том второй. Агнес

— Ох, хоть бы вернулись, — чешет голову Еган.

Не шибко, конечно, он умен, но другого человека, которому он мог доверить все свои деньги, у Волкова не было. Бруно еще молод. Его обмануть могут. Бригитт… А эта может забрать все деньги и уехать, оставив Элеонору Августу с ребенком без гроша. Уж больно умна и самолюбива рыжая красавица; своенравна, да еще этой бабьей злой подлостью полна. За счастье свое бабье или счастье своих детей по головам пойдет, не постесняется. С ней держи ухо в остро. Еган… И он, конечно, может своровать золото, и его бес попутать может, но все-таки он самый честный из тех, кто остается. И ничего, что умом не вышел.

— Ну, чего ты сидишь, башку чешешь, иди лопату найди и коней седлай.

Выехали в ночь уже. Темень, а у постоялого двора, где горит лампа над входом, люди, много людей. Смех женский, пьяные крики.

— И что, — удивляется кавалер, — тут всегда так людно?

— Всегда, бывает еще больше. Это те, кому места в кабаке не хватило, — говорит Еган. — Там за места даже драки бывают. Кабатчик хорошую деньгу зашибает, народу-то к нам много стало ездить, ой как много.

— Много? — опять удивляется кавалер. — Откуда?

— Конечно, много, — объясняет управляющий, — одних поставщиков для вашего архитектора сколько, да поденщиков, что на него работают. Вы ж все строите, строите. А теперь еще и к святому нашему, в часовенку, мощам поклониться, людишки зачастили. Семьями едут, семьями. Целыми возами из Малена и окрестных сел едут. Говорят, даже из Вильбурга приезжали, но я таких не видал. В трактире завсегда мест не хватает, так мужики ваши им ночлег сдают. Тоже наживаются. А чего же…

— И что, богомольцы да купчишки в кабаке дерутся, да с девками по ночам хохочут? — не верил кавалер.

— Нет, — сразу отвечает Еган, — дерутся да буянят дуроломы, солдаты ваши, вы же воюете без конца, вот они и при серебре. Гуляют. Чего же не гулять, жизнь-то веселая.

«Да, у солдата жизнь веселая. В основном беспросветно тяжелая, но бывает и веселая, жаль, что у многих еще и короткая».

Они доехали до высокого холма за кузней, на северном выезде из Эшбахта, осмотрелись, нет ли кого, и, убедившись в своем одиночестве, прямо на холме закапали в глину тяжелый мешок с золотом. И поехали домой.

— Что молчишь? — спросил у Егана Волков.

— Чудно все, чудно, что вас встретил. Что теперь тут живу. Хорошо живу, но суетно. Вечно с тревогой живу.

— Так хорошо или плохо, что встретил?

— Хорошо, конечно, хорошо, что встретил вас, господин.

— Больше господином меня не зови. Теперь говори мне «кавалер».

— Спасибо… Кавалер.

Волков протянул ему руку. Еган крепко жал ее. А Волков не сразу руку его отпускал, так и держали они рукопожатие свое. Мужик и солдат. Два столпа, на котором стоит всякое государство. Да и весь мир. А перед тем, как выпустить руку, рыцарь сказал управляющему:

— Коли не вернусь, за бабами моими присмотри и за детьми, если родятся.

— Обещаю, господин… Кавалер, — отвечал Еган.

Он пришел совсем поздно, а она не спит. Не хотелось ему этот разговор ночью затевать, но Бригитт словно чувствовала что-то. Сидела в перинах. Волосы прекрасные под чепцом, тело прекрасное под простой рубахой.

— Отчего вы не спите? — спросил он.

— А куда вы с Еганом ездили?

Трудно с такой жить — все видит, все замечает. Кавалер сел на кровать стал снимать сапоги, но перед тем кинул на перину рядом с ней кошель.

— Что это? — сразу насторожилась красавица. Но к кошельку не прикасается.

— Завтра уезжаю.

Она только смотрит на него зло. Губки поджала свои.

— Карл войско выводит послезавтра, но я поеду пораньше, — объясняет он. — В Ланне дела есть.

Лучше бы этого он не говорил. Лицо красавицы тут же начинает меняться. Нос заостряется, углы губ теперь опускаются, глаза на мокром месте. Даже некрасивой стала. Но все молчит.

— Тут сто золотых… — продолжает Волков, стягивая второй сапог. — Это вам, если не вернусь. Вернусь, так заберу обратно, не тратьте. — Чуть подумав он добавляет: — Если не вернусь, с Еганом дружите, человек он хороший.

И она вдруг потянула к нему свои руки в веснушках, их по весне по всему ее телу много. Гладит его по плечам и, тихо подскуливая, со слезами в голосе, говорит, первый раз, кажется, обращаясь к нему на «ты»:

— Не уезжай. Прошу…

А Волков взбесился:

«Дура, чего скулишь, хоронишь раньше времени чего? Никогда меня не провожали бабьим воем, некому было, так всегда живым возвращался».

Но злобу свою он подавил и отвечал ей сдержано:

— Ремеслу я обучен воинскому, другого не знаю. Как иначе на хлеб нам зарабатывать?

— А поместье, — уже рыдает во голос Бригитт, — с поместья жить будем.

— Поместье едва четверть наших трат покрывает; все, на что мы живем, так это либо прежние заработки, либо серебро с войны. — Он пытается шутить: — Да и не подарят нам кареты больше, если я воевать престану.

— Продай ее, в простой телеге с периной, если надо будет, поеду.

Волков мрачнеет, не получаются у него шутки, он говорит строго:

— Слезы напрасны ваши, а разговор пустой, завтра поутру я выезжаю в полк, а оттуда в Ланн. Дело решенное.

Она кидается его обнимать, прижимается к нему, и он чувствует ее слезы на своем лице.

Еще хуже вышло с женой. Рыдала Элеонора Августа фон Эшбахт громче, чем госпожа Ланге. Бригитт сидела за столом с опухшим лицом, Волков спал, он всегда спал крепко, но ему казалось, что она так до утра и плакала рядом. А жена же, увидав кошелек с золотом, сначала схватила его, а как поняла, о чем идет речь, так завела плач. И плакала, как казалось Волкову, честно. Откуда только такая любовь к нелюбимому мужу взялась. Радовалась бы, что постылый уезжает и может не вернуться. Так нет, рыдает. Монахиня ей капли у брата Ипполита успокаивающие просила и опять же с укоризной на Волкова смотрела: ты, мол, виноват. Вон как над женой измываешься. Так и ел он свой завтрак под бабьи слезы и под молчаливые укоры.

Максимилиан, Увалень и братья Фейлинги собирались с ним в дрогу. Большую свиту он решил не брать, дорого. Пусть остальные с войском идут.

А тут входит Увалень и говорит:

— Капитан Брюнхвальд спрашивает, примете ли его?

Волков удивился; думал, что Карл, переправляет людей на тот берег. И просил Увальня капитана звать.

А тот был не один. Приволок какого-то рыдающего мерзавца, вида не мужицкого.

— Купчишка? — спросил Волков у Брюнхвальда.

— Купчишка. Подлец, Виллем Кройцфер из Маленсдорфа, — отвечал Карл. — Хотел его лупить палкой, но подумал, что вы в таком деле более сведущи.

— В деле избиения купчишек палками? — уточнил кавалер. Признаться он был рад, что пришел Брюнхвальд и избавил его от слез жены и тоски подруги.

— Да нет же, — Карл подволок человека ближе к кавалеру. — Говори, подлец.