Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том второй. Агнес

— Ну, ешь и скажи, как баранина, не тверда ли? — спрашивала девушка, отставляя стакан.

Петера Маера лишний раз просить поесть было не нужно, он тут же принялся орудовать вилкой. Причем ножом он себя не утруждал, наколол кусок мяса на вилку и грыз его как кобель. Всегда так ел. Агнес взяла стакан, отпила маленький глоток и произнесла:

— Не торопись ты, не отнимут его у тебя.

— Вставать завтра рано, а мне еще до дома бежать, — отвечал он. — Вы же меня тут ночевать не оставите?

Раньше она его почти никогда не оставляла. А сегодня… Всякое может статься.

— Ничего, добежишь, не впервой тебе. А еще вон и пирог есть, его тоже поешь. Зря, что ли, прислуга старалась?

— Пирог? Пирог дело хорошее, — он стал глядеть на нее и скабрезно улыбаться, — только я не за этим пирогом сюда шел. Вы меня своим пирожком угостили бы.

«Медленно, медленно зелье работает, или ему, здоровяку, четырех капель мало? Наверное, нужно будет больше валерианы добавлять, хоть у нее и вкус резкий».

— Никуда я от тебя не денусь, — заверила его девушка, — а если тебе так веселее будет, так могу раздеться прямо тут.

— Конечно, но так вы меня еще больше распалите, моя красавица, — отвечает довольный пирожник.

«Ничего, сейчас ты у меня успокоишься».

Агнес быстро встает, платье снять вместе с нижней рубахой для нее дело легкое — одно мгновение. Волосы, правда, растрепались, да уже ночь, чего прическу беречь? Кидает одежду на свое кресло, идет к нему в чулках красных, с подвязками чуть выше колена и в туфлях.

— Ах, как же вы хороши, лучше и быть не может, — шепчет пирожник.

Он ее за талию обнимает, по заду ее гладит, тянется живот поцеловать, а она тем временем берет его стакан и из левой руки, из малой склянки начинает капать в него капли. Делает это она спокойно, не волнуясь, что любовник увидит. А уже накапав, освобождается от его объятий и берет кувшин с пивом. Наливает его в стакан. Он снова пытается ее обнять, тянет к ней руку, а девушка ускользает и говорит:

— Выпей пива. И попробуй пирог. Как попробуешь то, что моя кухарка приготовила, так к моему лакомству приступишь.

— Ах, госпожа, не до пирогов мне уже, — он пытается встать, схватить ее.

— Ну, хоть пиво-то выпей! — она едва не силой дает ему стакан.

— Да я уже, кажется, пьян. От вас пьян. Голова кругом, — говорит он, но стакан берет и начинает пить пиво. Допив все-таки, хватает ее за талию, начинает жадно целовать ее.

— Да не здесь же, — говорит она, вырываясь, — наверх пошли.

Он соглашается, и проходя мимо ее стула, задевает угол стола. Смеется:

— Это как меня разобрало-то с двух стаканов пива. Раньше шесть кружек пивал, и то так не качало.

Агнес остановилась, смотрит на него, теперь в ее взгляде видится удовлетворение.

«Вот, взялось зелье, может, даже, последние капли и лишними были, нужно было только еще подождать».

Она повернулась и пошла, села в свое кресло, взяла стакан, откинулась на спинку кресла и, распутно закинув ножку свою на подлокотник, стала пить вино и смотреть на пирожника.

А Петер Маер тем временем присел на лавку в другом конце стола.

Уселся, словно устал, словно ноги уже не держали. Сидел, осоловело поглядывал на нее, и, кажется, ни нагота девушки, ни вызывающая ее поза больше в нем огня не разжигали. А потом он завалился на стол, потом и на лавку. Там на лавке и остался.

Агнес не спеша допила вино, приглядывая за любовником, а потом крикнула:

— Собака моя!

Тут же в комнате появилась Ута.

— Звали, госпожа?

— Что там с ним? — спросила Агнес.

Служанка взяла лампу поднесла ее к пирожнику:

— Обмочился он.

Агнес отставила стакан:

— Принеси подушку, да задуши его. Он мне больше не нужен.

Ута смотрела на нее с испугом и не двигалась с места.

— Да, не бойся ты, дура, он не проснется. И притри за ним, а лавку помой, а потом, как задушишь, так скажи Игнатию, чтобы выбросил мертвого там, где по вечеру его подобрали.

Она договорила и смотрела на служанку, ожидая ее ответа. Смотрела пристально. И от взгляда этого крепкие ноги служанки едва не подкосились, и та только и смогла ответить голосом хриплым от комка в горле:

— Как прикажете, госпожа.

А Агнес встала из своего кресла и пошла к себе; прошла мимо Уты, чуть улыбаясь своим мыслям, и на ходу вид принимая тот, что Богом ей был дан. И на пирожника, что валялся на лавке обмочившийся, даже не взглянула на прощанье. А служанка проводила ее взглядом и на ватных ногах пошла за подушкой. Боялась ослушанья; не приведи, Господи, еще осерчает госпожа.

Перед тем как выехать, звал он к себе сначала лекарей. Два ученых мужа, каждый при ученике, стоили ему по двадцать две монеты в месяц каждый. Волков едва не поперхнулся, когда их цену услышал, но Бертье уверял, что полковых лекарей дешевле найти просто невозможно. И пришлось ему поверить. Вот теперь полковник хотел поглядеть на тех, чей заработок равен заработку ротмистра. Пригласил лекарей к себе. И те явились.

Были они горды званием своим и совсем не думали, что какой-то солдафон будет их проверять. А солдафон возьми их и попроси:

— А покажите мне свой инструмент, господа врачи.

И, несмотря на удивление, пошел в их палатку, стал в их ящиках копаться. А при нем его молодой монах умный, для которого секретов в ремесле нет. Да и сам полковник знал, опять на удивление ученых господ, какие щипцы для чего. И какая игла что зашивает. Полковник спрашивал у монаха:

— А эти щипцы кости сломанные править?

— Именно, — отвечал брат Ипполит.

— А эти? Из раны пули доставать или наконечники?

— Именно, господин.

— А эта пила?..

— Отсекать невосполнимые члены, господин, — говорил монах.

Лекари молча глядели на то, как полковник копается в их ящиках. Такое на их памяти было впервые.

Поглядев на их ящики, Волков остался недоволен. Инструмент не был так чист, как у брата Ипполита. У того все всегда было идеально чисто. И спросил:

— А чем, к примеру, господа, вы будет раны лечить, глубокие раны от пуль или болтов арбалетных?

— Медицинская наука пока иного средства не знает, как заливание горячего масла внутрь через специальную воронку, и зашитие раны льняной нитью, вымоченной в соли, — важно отвечал старший по возрасту лекарь.

Волков взглянул на брата Ипполита: прав лекарь?

— Достаточно будет масла теплого, хотя все до сих пор льют в раны горячее, — тихо отвечал монах.

Оба врача переглянулись, в лицах их едва не усмешка читалась, ведь любой из них монаху в отцы годился, а он их знания под сомнения ставил. Но Волкова их усмешки не волновали:

— Господа лекари, монах этот лечил меня многократно. И вылечивал самые тяжкие мои раны. Посему будет он в моем войске старшим лекарем, а вы будете его слушаться, — сказал он тоном таким, какому перечить не всякий взялся бы. Врачи лишь поклонились, соглашаясь. Как тут перечить, если жалование тебе назначено двадцать две монет в месяц. — А пока идите и осмотрите на предмет хворей всех девок и маркитанток, что с нами пойдут; больных мне в войске не надобно, гоните их.