Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

Стояла ранняя весна, когда Йуль впервые заметил на лице жены выражение, которого раньше не видел. С какой-то странной тоской она все чаще смотрела на горизонт, вздыхала и на секунду забывала, куда шла. По ночам Ади нетерпеливо ворочалась, как будто одеяло давило на нее своим весом, и вставала засветло, чтобы заварить чаю и стоять у окна кухни, устремив взгляд на море.

Однажды ночью они лежали рядом в темноте, слушая собственное дыхание, окутанные зеленым весенним ароматом, и Йуль спросил:

– Что-то случилось, Аделаида?

Он задал вопрос на языке Города Нин, и она ответила на нем же:

– Нет. Да. Я не знать. – Тут она перешла на английский: – Я просто не уверена, что мне нравится оставаться привязанной к месту. Я люблю ее, люблю тебя, этот дом и этот мир, но… Временами я чувствую себя бешеной собакой, которую посадили на короткий поводок. – Она откатилась в сторону. – Может, у всех так поначалу. Может, это из-за времени года. Я всегда говорила, что весна – это лучшее время, чтобы отправиться в путь.

Йуль не ответил, но еще долго лежал без сна, слушая, как вздыхает вдалеке море, и размышляя.

На следующий день он вышел из дома рано, пока Ади и Январри еще спали, растянувшись на кровати, а небо еще не успело как следует посветлеть, досматривая последние бледные сны. Йуль отсутствовал несколько часов, за которые успел поговорить с четырьмя людьми, потратил все их скудные сбережения и подписал три документа, касавшиеся займа и покупки. В дом он вернулся запыхавшимся и сияющим.

– Как прошли лекции? – спросила Ади.

– Ба! – с важным видом добавила Январри.

Йуль забрал дочь у жены, подмигнул и сказал:

– Пойдем со мной.

Они спустились в Город по извилистым улицам, прошли мимо главной площади и университета, мимо мастерской его матери и рыбного рынка на берегу и вышли на нагретый солнцем причал. Йуль отвел жену к самому концу пристани и остановился напротив небольшого суденышка, более гладкого и крупного, чем «Ключ». На парусе были торопливо вышиты пожелания попутного ветра, приключений и свободы. На дне лодки в холщовых мешках лежали запасы – сети и парусина, бочки с водой и копченая рыба, сушеные яблоки, можжевеловое вино, канаты и блестящий медный компас, – а на корме стояло аккуратное укрытие с соломенным матрасом внутри.

Ади так долго молчала, что сердце Йуля заколотилось и затрепетало от сомнений. Нежелательно принимать решения до рассвета, да еще и не посоветовавшись с супругой, а он сделал именно это.

– Она наша? – спросила наконец Ади.

Йуль сглотнул.

– Да.

– Как ты… Зачем?

Йуль понизил голос и вложил свою руку в ее, так что их татуировки слились в одну общую страницу.

– Я не стану держать тебя на поводке, любимая.

Тогда Ади посмотрела на него радостным взглядом, полным любви, и Йуль понял, что совершил не только правильный поступок, но и жизненно необходимый.

(Жалею ли я об этом? Поступил бы я по-другому, если бы мог вернуться назад? Сказал бы ей, чтобы смирилась и довольствовалась домашним очагом? Чтобы отказалась от своей бродячей жизни? Для начала нужно ответить, что важнее: жизнь или душа.)

Январри, которая хлопала в ладоши, наблюдая за встревоженными чайками, заскучала. Затем ее вниманием завладело судно, и она начала издавать пронзительные крики, которые обычно можно было перевести как: «Дайте мне это сейчас же».

Ади прижалась лбом ко лбу дочери.

– Полностью с тобой согласна, милая.

Через два дня Город Нин уже таял у них за кормой, а впереди виднелся чистый и ясный восточный горизонт. Ади стояла на коленях у носа лодки, держа на руках малышку. Йуль не знал наверняка, но, кажется, она шепотом рассказывала Январри, каково это – чувствовать, как волны перекатываются прямо под ногами, видеть в сумерках очертания незнакомых городов и слышать, как разносится по воздуху чужеземная речь.

Следующие месяцы они провели, выписывая замысловатые круги между островов, словно небольшая стайка мигрирующих птиц, перемещаясь от Города к Городу, но нигде надолго не задерживаясь. Кожа Ади, которая за зимние месяцы приобрела нежный молочный цвет, теперь снова покрылась веснушками и загаром, а волосы выцвели, спутались и больше напоминали конскую гриву. Январри стала красновато-коричневой, как угли или корица. Ади называла ее «прирожденной странницей», полагая, что младенцу, который учится ползать на покачивающейся палубе корабля, купается в соленой воде и играет с компасом, суждено провести жизнь в путешествиях.

Весна расцветала, острова зеленели, а Йуль начал подозревать, что их странствия были не совсем бесцельными. Похоже, они постепенно продвигались на восток, пусть даже беспорядочно и непоследовательно, и поэтому он даже не удивился, когда однажды вечером Ади объявила, что соскучилась по тете Лиззи.

– Просто мне кажется, она заслуживает знать, что я не гнию где-нибудь в канаве. К тому же, думаю, она будет рада увидеть новую девочку из клана Ларсонов. И мужчину, который остался со мной.

Йуль подозревал, что тут было еще кое-что, о чем Ади не упомянула: вероятно, впервые в жизни она заскучала по дому. По вечерам она рассказывала о том, как пахнет Миссисипи в разгар летнего дня и как небо над сенокосом синеет, словно узоры на фарфоре. Рождение ребенка странным образом подталкивает тебя к собственным корням, как будто всю свою жизнь ты вычерчивал окружность и теперь тебе хочется замкнуть ее.

Они пополнили запасы в Городе Пламм, где Ади и Йуль нашли друг друга год назад. Некоторые посетители рынка сразу вспомнили их, и по городу разнесся слух о том, что русалка вышла замуж за ученого и произвела на свет (удручающе обычную) малышку. К тому моменту, как они приготовились отчалить, на берегу собралась небольшая толпа. Январри то восторженно визжала, разглядывая незнакомцев, то прятала лицо на плече у матери. Ади тем временем развлекала толпу бессмысленными ответами на их вопросы («Куда мы направляемся? На вершину горы в Колорадо, если хотите знать»). К закату столпотворение превратилось в своего рода пикник, и путешественники оттолкнули лодку от берега, спинами чувствуя жар костров на пляже. Люди смотрели им вслед, и на их лицах читались самые разные чувства: любопытство, веселье и даже тревога. Они выкрикивали предостережения и пожелания доброго пути, а тем временем небо у них над головами из розового шелка постепенно превращалось в синий бархат.

(В последующие годы я часто вспоминал этих людей, чьи взгляды провожали нас в пустое восточное море. Отправился ли кто-нибудь из них на поиски, когда мы не вернулись? Может, любопытный торговец или встревоженный рыбак? Мне приходится жить лишь слабой надеждой.)

Йуль не привык к такому вниманию, но Ади лишь рассмеялась.