Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

А я уже устала от закрытых дверей.

ОНА ПИШЕТ ДВЕРЬ ИЗ…

Теперь, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что, наверное, никогда всерьез не боялась мистера Локка. Мое наивное сердце отказывалось верить, будто человек, который сидел со мной в сотне вагонов, кают и салонов, который пах сигарами, кожей и деньгами, который был рядом чаще, чем мой родной отец, – будто этот человек действительно может мне навредить.

Может, я даже оказалась права, потому что мистер Локк не выстрелил в меня. Вместо этого черное дуло двинулось вправо. Оно застыло, направленное на Бада, прямо в грудь, где шерсть сходилась в подобии горного хребта.

Я дернулась. Мой крик утонул в грохоте выстрела.

А потом закричал уже мистер Локк, осыпая меня ругательствами, а я гладила Бада по груди, шепча: «Нет, боже, нет». Бад заскулил, но раны не было, дырки не было, его шкура оставалась гладкой и целой, как раньше…

Тогда откуда столько красного и липкого?

Ах вот оно что.

– Ну почему нельзя хоть раз просто оставаться на своем месте , черт тебя возьми…

Я села на пятки, наблюдая, как кровь ровными струйками стекает по грязной коже моей руки, словно рисуя улицы на карте незнакомого города. Бад, встревоженно прижавший уши, испачкал усы в крови, обнюхивая темную дырочку у меня в плече. Я попыталась поднять левую руку, намереваясь утешить его, но это было все равно что дергать марионетку за оборванную ниточку.

Боли не было. Или, может, она была, но стеснялась громко заявить о себе. Она вежливо, как воспитанная гостья, ждала на краю сознания.

Я выронила уголек. Мое предложение оставалось незаконченным, а рядом с ним постепенно образовывалась лужица крови, стекающей с пальцев.

Что ж. Я решила довольствоваться тем, что есть, поскольку не желала оставаться в этом злобном белозубом мире, где люди, которых ты любишь, готовы сотворить с тобой ужасное.

Убегать я всегда умела.

Вытянув палец, я почти ленивым движением провела кончиком по лужице крови и продолжила писать прямо на земле красно-коричневыми буквами, которые заблестели на летнем солнце. Звон цикад пронизал мою руку до костей.

ОНА ПИШЕТ ДВЕРЬ ИЗ ПЕПЛА. ДВЕРЬ ОТКРЫВАЕТСЯ.

Я поверила в свои слова так, как люди верят в Бога или силу притяжения: так сильно и непоколебимо, что сами этого не замечают. Я поверила: я способна к словотворчеству, и моя воля может изменить ткань мироздания. Я поверила: Двери существуют в местах особого резонанса между мирами, где небеса двух планет соприкасаются. Я поверила: я смогу снова увидеть отца.

Восточный ветер вдруг подул со стороны реки, но он пах не рыбой и сыростью, как ему было положено. Нет, он нес сухость и прохладу, он пах специями и сосновой смолой.

Ветер промчался над пепелищем и закружился, как пыльный демон, поднимая листья в воздух. Зола, гнилые угли и грязь взмыли над землей и на мгновение повисли между Локком и мной, словно арка, построенная прямо в голубом небе. Я увидела, как рот мистера Локка приоткрылся, а револьвер задрожал.

А потом зола начала… разрастаться? Таять? Казалось, каждый кусочек земли и пепла превратился в капельку чернил, расползающихся по воде, и теперь тонкие прожилки тянулись друг к другу, соединяясь, сливаясь, темнея, образуя изогнутый силуэт в воздухе, и наконец…

Передо мной возникла арка. Она казалась необычно хрупкой, готовой рассыпаться от одного прикосновения, но это была Дверь. Я уже чувствовала запах моря.

Схватив свою наволочку, я, пошатываясь, поднялась на ноги. Перед глазами все расплывалось от усталости, к коленям прилипли комочки земли и травинки. Я увидела, как мистер Локк крепче сжимает револьвер.

– Остановись. Сейчас же остановись. Мы еще можем все исправить. Ты еще можешь уйти со мной, вернуться домой… Все еще может быть хорошо…

Вранье. Я была опасна, а он – труслив. Трусливые люди не позволят опасным существам жить в спаленке на третьем этаже. Скорее всего, они вообще не позволят им жить.

Я шагнула к арке из пепла и в последний раз взглянула мистеру Локку в глаза. Они были белыми и пустыми, как луны. Внезапно мне захотелось по-детски спросить у него: «Вы вообще хоть немного меня любили?» Но потом дуло револьвера поднялось на меня, и я подумала: «Видимо, нет».

Я нырнула в арку вместе с Бадом, чувствуя, как бешено колотится сердце. Грохот второго выстрела последовал за мной в темноту.

Яуспела уже четыре раза побывать на Пороге. «Может, – подумала я, входя в гулкую черноту, – в пятый раз будет не так страшно».

Разумеется, я ошибалась. Как небо не становится менее синим, сколько бы ты на него ни смотрел, так и лишенное воздуха и материи небытие в пространстве между мирами никогда не перестает ужасать.

Темнота проглотила меня, как пасть чудовища. Я качнулась вперед, падая и в то же время паря, потому что упасть можно тогда, когда есть верх и низ, а на Пороге есть только бесконечное черное ничто. Я почувствовала, как Бад коснулся меня, перебирая лапами пустоту, но никуда не двигаясь, и обняла его. Он не сводил с меня глаз. Мне подумалось: собаки, наверное, никогда не теряются в пограничном пространстве, потому что точно знают, куда идут.

На этот раз я тоже знала. Я почувствовала, как прижимается к груди папина книга, и пошла на запах смолы и соли, доносящийся из его родного мира, который был и моим. Я пошла к городу из белого камня.

Я все равно чувствовала, как голодная темнота пытается меня растерзать, но внутри меня расцвело что-то яркое и сияющее, наполнив меня до краев. Я была слабой, израненной – меня предавали и бросали, у меня в плече красовалась маленькая черная дырочка, а еще в левом бедре появилась какая-то новая боль, о которой я не хотела задумываться, – но я наконец стала собой и больше не боялась.

Пока не почувствовала, как меня за лодыжку хватает чья-то рука.

Я не думала, что он последует за мной. Проясню этот вопрос сразу: я не хотела, чтобы так вышло. Я была уверена: он останется в своем безопасном мирке и снова превратит мою Дверь в гору угля и золы. Я полагала, будто он с сожалением вздохнет и вычеркнет меня из своей мысленной учетной книги («Пограничное явление, предположительно, владеет магией, ценность не установлена»), а потом вернется к двум своим главным увлечениям: накоплению богатства и уничтожению Дверей. Но он этого не сделал.

Может, он и правда меня любил.

Кажется, в его глазах даже промелькнул отблеск этой любви, когда я повернулась к нему, – или, по крайней мере, собственническое, эгоистичное желание обладать. Но оно быстро скрылось под волной нарастающей ярости. Ничто не сравнится со злобой сильного, которому посмел противостоять слабый.