Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

Он крепко вцепился в меня. В другой его руке по-прежнему блестел револьвер, и я увидела, как большой палец шевельнулся. На Пороге не существовали звуки, но я представила уже знакомый угрожающий щелчок. Нет, нет, нет… я почувствовала, как замедляюсь, теряю равновесие в черноте, как страх затмевает мою цель…

Но я забыла, что со мной Бад. Мой первый друг, драгоценный спутник, мой ужасный пес, никогда не рассматривавший список людей, которых нельзя кусать, как непреложную истину. Он изогнулся – желтые глаза засверкали бешеной радостью зверя, занятого любимым делом, – и вонзил зубы в запястье Локка.

Рот Локка раскрылся в беззвучном крике. Он отпустил меня и поплыл, проваливаясь в безграничную пустоту Порога. Его глаза стали совсем белыми и круглыми, как фарфоровые блюдца.

Он закрыл столько Дверей, но когда он в последний раз проходил через них? Как давно в последний раз видел Порог? Казалось, мистер Локк забыл свою ярость и цель, забыл о револьвере в руке. Теперь на его лице отражался лишь дикий ужас.

Он еще мог последовать за мной.

Но боялся. Боялся перемен и неопределенности, боялся самого Порога. Того, что ему неподвластно. Пограничных явлений.

У меня на глазах темнота начала понемногу отщипывать от него плоть. Исчезла правая кисть с револьвером, потом вся рука до плеча. Его глаза – властные, бледные глаза, которые обеспечили ему богатство и высокое положение, подчинили врагов, привлекли союзников и даже вылепили из маленькой упрямицы хорошую девочку, пусть и на время, – эти глаза были бессильны против темноты.

Я отвернулась. Это было непросто. Какая-то часть меня все еще хотела протянуть ему руку и спасти его; другая же хотела посмотреть, как он исчезнет по крупице, заплатив за все предательства и ложь. Но меня ждал родной мир, неизменный и надежный, как Полярная звезда, и я не могла пойти к нему, продолжая оглядываться на прошлое.

Мои босые ноги ступили на твердый теплый камень.

Не осталось ничего, кроме солнечного света и запаха моря.

Я открыла глаза на закате. Солнце, похожее на округлый красный уголек, тонуло в западном океане. Все вокруг, освещенное розовато-золотыми лучами, которые спросонья напомнили мне одеяло, подаренное отцом, казалось мягче. «Ах, папа, как же мне тебя не хватает».

Наверное, я действительно вздохнула, потому что рядом со мной тут же произошел небольшой взрыв – это Бад вскочил на ноги, будто вылетев из пушки. Он неловко приземлился на больную лапу, тявкнул и принялся виться возле меня, тыкаясь мордой в шею.

Я обняла его – по крайней мере, попыталась, но послушалась меня только правая рука. Левая просто трепыхнулась, как рыба на песке, и осталась лежать. Именно в это мгновение, когда я в легком смятении уставилась на упрямую руку, боль, которая до этого вежливо ждала своей очереди, откашлялась и заявила о себе.

«Проклятье», – совершенно обоснованно подумала я. Потом, через несколько ударов сердца, которые заставили меня прочувствовать все разорванные мышечные волокна в плече и дрожь в левом бедре, я пересмотрела свой вердикт:

– Черт подери.

Как ни странно, это даже немного помогло. В тринадцать лет мистер Локк запретил мне ругаться, когда услышал, как я говорю новому поваренку, чтобы не распускал свои чертовы руки. Сколько времени пройдет, прежде чем я перестану обнаруживать все новые и новые дурацкие правила, управлявшие моей жизнью? Я подумала, что для этого мне, наверное, придется нарушить их все. Это была довольно приятная мысль.

Но сколько времени пройдет, прежде чем я перестану вспоминать, как мистера Локка пожирает темнота? Эта мысль немного меня отрезвила.

Я поднялась на ноги – медленно, через боль, бормоча ругательства – и сунула «Десять тысяч дверей» под мышку. Далеко внизу раскинулся город. Как там я описала его в первый раз? Мир из соленой воды и камня. Покрытые побелкой каменные здания, складывавшиеся в замысловатые изгибы, не подернутые завесой угольного дыма. Роща из корабельных мачт и парусов возле берега. Все было на месте и почти не изменилось. (Теперь я начинаю задумываться о том, что, возможно, закрытие Дверей повлияло и на другие миры, а не только на мой.)

– Пойдем? – тихо спросила я Бада. Он побежал вперед по скалистому склону, уводя меня от каменной арки и потрепанной занавески, из-за которой я вышла, от запекшихся и подсохших на солнце кровавых пятен, вниз, к Городу Нин.

Когда мы вышли на мощеную улицу, стояли сумерки. Медовый свет ламп лился из окон, в воздухе у меня над головой проносились обрывки разговоров за ужином. Интонации звучали знакомо, плавно, вызывая в памяти говор отца. Немногочисленные прохожие тоже напоминали о Джулиане Сколлере: темная красноватая кожа, черные глаза, татуировки, обвивающие руки. Я привыкла считать отца необычным, эксцентричным, непохожим на остальных; теперь я поняла: он был обычным человеком, оказавшимся вдали от дома.

Сама же я, судя по тому, как все смотрели, перешептывались и торопливо проходили мимо, даже здесь выглядела чужеродно и странно. Я уже начала думать, будто, куда бы я ни отправилась, везде буду пограничным явлением необычного цвета, но потом вспомнила, что одета в необычную и изрядно потрепанную одежду и что мы с Бадом перепачканы в грязи и крови и заметно хромаем.

Я пошла приблизительно в направлении севера. Незнакомые созвездия хитро подмигивали мне с неба. Честно говоря, я сама не знала, куда иду – фразу «небольшой каменный домик на северном склоне» сложно было назвать точным адресом, – но это препятствие казалось мне незначительным и вполне преодолимым.

Прислонившись к белокаменной стене, я выкопала из наволочки зеленовато-медный компас Илвейна, сжала его в руке и подумала об отце. Стрелка повернулась на запад, указывая на спокойное серое море. Я предприняла вторую попытку, представив золотистый вечер семнадцать лет назад, когда я лежала с матерью на залитом солнцем покрывале, когда у меня были дом, будущее и родители, которые меня любили. Стрелка помедлила, задрожав под стеклом, и указала примерно на север.

Я направилась туда.

Мне попалась тропа, которая, судя по всему, совпадала с указаниями медной стрелки, и я пошла по ней навстречу соломенно-желтому серпу луны. Это была хорошо протоптанная, но крутая тропинка, и иногда мне приходилось останавливаться, чтобы унять боль, которая кричала и топала ногами, требуя внимания. Потом я продолжала путь.

В небе загорались все новые звезды, напоминая мерцающие письмена. И вот перед нами возник невысокий темный силуэт дома. Мое сердце – возможно, самое истерзанное и измотанное в мировой истории – вдруг ожило.

В окне поблескивал свет и виднелись две фигуры: мужчина, высокий, но сгорбленный от старости, с седыми клочками волос на висках и затылке, и пожилая женщина с платком на голове и татуировками, покрывавшими руки до плеч.