Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

Локк вздохнул и тихо произнес:

– Я попал в этот мир в тысяча семьсот шестьдесят четвертом году в северной части горной Шотландии.

«То ли в Англии, то ли в Шотландии, не помню».

Я подумала, что вернулась к началу с собственного лабиринта. Я считала, будто понимаю, где нахожусь. Но теперь все странно исказилось у меня перед глазами, и я поняла, что продолжаю бродить по лабиринту, заблудившись окончательно.

– Вы и есть Основатель, – прошептала я.

И мистер Локк улыбнулся.

Я попятилась и, споткнувшись, вцепилась в шерсть Бада.

– Но как вы… Нет. Неважно, мне все равно. Я ухожу.

Я нашарила газетные страницы, крепко сжимая ручку дрожащими пальцами. Бежать, бежать отсюда. Мне надоели этот мир и его жестокость, его чудовища, предательства и дурацкие места для цветных в дурацких поездах…

– Так вот как ты это делаешь? Какие-то волшебные чернила? Слова на бумаге? Мне следовало сразу догадаться. – Голос Локка звучал добродушно и довольно спокойно. – Нет уж, милая.

Я подняла на него взгляд, уже поднося раздвоенный кончик к странице…

…И глаза Локка поймали меня, как два серебряных крючка.

– Брось это , Январри, и не двигайся .

Ручка и бумага выпали из моих рук.

Локк поднял их, спрятал ручку в карман сюртука, порвал газету и выбросил куда-то мне за спину. Клочки затрепетали, опускаясь на траву, словно бело-желтые мотыльки.

– А теперь ты меня выслушаешь.

Кровь лениво и громко пульсировала у меня в висках. Мне казалось, что я застыла – невезучая доисторическая девочка, навечно вмерзшая в ледник.

– Когда ты дослушаешь до конца, ты осознаешь важность дела, которому я посвятил всю жизнь. И, надеюсь, поймешь, как можешь помочь мне.

И я выслушала – не могла не выслушать, ведь его глаза вонзились в меня, словно крючки, словно ножи, словно когти.

– Как там у вас принято начинать рассказ? Жил-был однажды очень несчастный мальчик. Он родился в ужасном, жестоком, злом мире. Этот мир был настолько поглощен убийствами, что даже не придумал себе имя. Позже я узнал, что местные жители в твоем мире называли его «Ифринн», и вполне справедливо, потому что тот мир и впрямь был воплощением ада. Если представить, что в аду темно и холодно.

Его акцент постоянно менялся, а сухой повествовательный тон чередовался с горечью и гневом. Казалось, мистер Локк, рядом с которым я выросла – его голос, его манеры, его осанка, – был лишь маской, за которой пряталось нечто более древнее и странное.

– Этот несчастный мальчик успел сразиться в четырех битвах еще до того, как ему исполнилось четырнадцать. Можешь себе представить? Мальчики и девочки, одетые в облезлые шкуры, полудикие, снующие под ногами у солдат, как голодные падальщики… Нет, конечно, не можешь.

Мы сражались за жалкие подачки. За несколько заснеженных акров охотничьих угодий, за слухи о кладе, во имя чести. Иногда мы вообще не знали, за что сражаемся. Просто наша предводительница так приказала. Как же мы ее любили. Как же мы ее ненавидели.

Наверное, выражение моего лица изменилось, потому что Локк рассмеялся. Это был самый обычный смех, все тот же добродушный хохот, который я слышала сотни раз, но теперь волоски у меня на руках встали дыбом.

– Да, и то и другое. Всегда. Думаю, примерно такие же чувства ты испытываешь ко мне, и не думай, насколько это иронично. Но я никогда не проявлял к тебе жестокости, как наши правители к нам. – Теперь его тон стал почти взволнованным, как будто он боялся, что мне или даже нам обоим покажутся неубедительными его слова. – Я никогда не принуждал тебя ни к чему, что не было бы в твоих интересах. Но в Ифринне нас использовали , как солдаты используют пули. В этом чертовском холоде нельзя было выжить без клана и пищи. Мы бы, наверное, все равно попытались, если бы не Врожденное право.

Я на слух уловила в словах Локка эту выпирающую заглавную «В», чей силуэт отбрасывал выпуклую тень, но пока не понимала ее значения.

– Нужно было начать с Врожденного права. Все-то я перепутал. – Локк стер капельки пота с верхней губы. – Оказывается, рассказывать истории не так просто, а? Итак, Врожденное право. В шестнадцать – семнадцать лет у некоторых детей в Ифринне может проявиться, м-м, необычная особенность. Поначалу они кажутся обычными задирами или просто обаятельными детишками. Но на самом деле они обладают очень редким талантом: способностью править. Подчинять людей, делать их волю податливой, как железо в кузнечном горне… и еще у них особенные глаза. Это последнее подтверждение.

Локк наклонился ко мне, широко раскрыл глаза, чтобы я могла рассмотреть их льдистую радужку, и тихо произнес:

– Как назвать такой цвет? У нас он назывался словом, у которого нет эквивалента в английском языке. Оно означало особую разновидность снега, который выпал и повторно замерз, поэтому стал прозрачно-серым…

«Нет», – подумала я, но это слово прозвучало у меня в голове совсем тихо, будто кто-то вдалеке звал на помощь. Сломанный стебелек вонзился в мою босую ступню. Я надавила на него, почувствовала, как он сдирает с кожи верхний слой и как воздух щиплет ранку.

Лицо Локка все еще было рядом с моим.

– Ты, конечно, давно знакома с Врожденным правом. Ты была такой своевольной малышкой.

«Как железо в кузнечном горне». Я на мгновение представила себя оранжевым куском металла на наковальне, на который раз за разом опускается молот…

Локк снова выпрямился.

– Врожденное право – это приглашение править. Мы должны были либо вызвать нашу предводительницу и помериться с ней силой воли, либо уйти и сколотить собственный жалкий клан. Я бросил вызов этой старой ведьме сразу, как только смог, победил, оставив ее плачущей и сломленной, и закрепил за собой Врожденное право в шестнадцать лет. – В его голосе слышалась самодовольная жестокость. – Но в том мире нет постоянства. Все новые кланы, все новые лидеры, все новые войны. Мне хотели бросить вызов. Против меня поднимались несогласные. Однажды ночью случился очередной налет, и я проиграл состязание воли. Я сбежал и… Ты уже знаешь, что я нашел.

Мои губы беззвучно шевельнулись: «Дверь».

Он снисходительно улыбнулся.

– Верно. Трещину в леднике, которая вела в другой мир. О, какой это был мир! Изобильный, теплый, населенный слабыми людьми, которые поддавались мне с одного взгляда, – все то, чего не было в Ифринне. Через несколько часов я вернулся к разлому и голыми руками превратил его в гору камней.

Я ахнула и широко раскрыла глаза. Локк фыркнул.

– Что? Думаешь, мне следовало оставить проход открытым, чтобы какой-нибудь ублюдок из Ифринна пролез сюда вслед за мной и уничтожил мой чудесный нежный мир? Нет уж.

Он строил из себя надежного и благородного пастыря, который заботится о грешной пастве. Но сквозь его проповедь проглядывало что-то еще, какой-то животный ужас, подобный тому, который испытывают загнанные в угол псы и тонущие люди.