Танит Ли - Игроки Зимы (Сборник)

— Нет, — сказала я. Эта мысль обеспокоила меня еще больше. Я не могла сказать, почему, но в моем сознании возникла мятежная толпа с транспарантами, вспомнилось их резонное недоверие к превосходству машин. Это, наверное, незаконно, если они будут тебе платить.

— Почему бы не заплатить, если им понравится? Я взглянула на него. Сверхнатуральное человеческое лицо вопрошающе обратилось на меня.

— Я боюсь, — проговорила я и остановилась, прижимая к себе свою скромную ношу — павлиновую куртку.

— Ты не боишься, — сказал он, придвинувшись ко мне так, что, кроме него я ничего не видела. Даже огни исчезли, озаряя края его волос. — Ты сама себя запрограммировала на этот страх. А на самом деле ты больше не боишься. Так как, — видя мое изумление, продолжил он, — ты решила меня называть?

— Я… не знаю.

— Вот над этим и поломай голову. Столько хлопот из-за меня, а имени нет.

Мы снова двинулись вперед, по дороге купили огромную коробку красок и смесители для них.

— Тебя все женщины любят, — ревниво сказала я.

— Не все.

— Все. Та женщина в магазине вдвое цены скостила.

— Потому что до того уже назначила двойную цену, а про нас знала, что мы будем торговаться. По-настоящему она сбавила цену только за куртку.

Мы, то есть я, купили подушку, к которой понадобится еще и наволочка. Я была возбуждена, как ребенок утром, в свой день рождения. Потом снова нахлынула тревога.

— Что я вообще собираюсь делать? — рассеянно проговорила я.

— Превратить свою квартиру в место, пригодное для жилья.

— У меня не получится…

— Запрограммирован и приведен в действие, — произнес он и принялся необычайно похоже подражать звукам компьютерного механизма, считывающего программу: булькать, щелкать, буксовать на знаках препинания.

— Пожалуйста, перестань, — взмолилась я.

— Сначала ты перестань.

Я, прищурившись, переводила взгляд с пакета, где лежала куртка, на скрученную подушку. Никогда раньше у меня не было свободы выбора, только теперь, и это странно. И еще он. Разве он робот? Он мой друг, который помог мне сделать выбор, несет мои свертки и придает мне храбрости.

— Я была смелая? — смущенно спросила я, когда мы брели по безлюдной площади. — По-моему, да.

Кругом высились разрушенные землетрясением кварталы. В них гнездились птицы или летучие мыши, я слышала шелест их крыльев и короткие пронзительные крики.

— Я действительно чувствую страх только потому, что вбила себе это в голову, а вовсе не потому, что ушла из дома от матери и от друзей, что у меня нет денег, что я отдала свое сердце прекрасному кусочку серебра.

Мы рассмеялись. Я поняла, что произошло. Я начала подражать его манере говорить. Ни с кем другим этого раньше не получалось. Я завидовала остроумию Кловиса, но оно было обычно таким сальным, что я не могла его перенимать, а вот с Сильвером… тьфу ты! Не Сильвером.

— Сильвер, — сказала я, — я знаю, что ты можешь приспособиться ко всем и ко всему, но спасибо тебе, что ты приспособился ко мне, к этому…

— Не хочу вводить тебя в заблуждение, — сказал он, — к тебе приспособиться легче, чем к большинству.

Мы пошли домой. Ерунда. Домой? Хотя сейчас это было уже так, мой дом везде, где он. Сильвер стал моим другом. На балках истошно мяукал молочно-белый кот, похожий на призрак.

— Как тут холодно, — заныла я, оказавшись в комнате.

— Это же моя роль.

Я с тоской посмотрела на радиатор.

Никеля и меди у меня почти не осталось, а три сотни на карточке нужно было растянуть до следующего месяца.

Он снял с себя плащ, завернул меня в него, потом обнял и прижал к себе.

— Боюсь, своим телом я не смогу тебя согреть.

— Да ладно уж.

Мы тихонько поцеловались, и я сказала:

— Никогда не занимайся со мной любовью, если ты этого не хочешь.

— Когда захочешь ты, захочу и я.

— Я в это просто не верю. Бывает иногда.

— Мое эмоциональное и физическое равновесие никогда не разрушается.

— А-а.

— А еще я проглотил парочку словарей. Мы стащили с тахты матрас. Сверху в качестве одеяла я положила почти новые пятнистые коврики, слегка пахнувшие после недавней чистки. Под ними я растянулась во весь рост и долго ласкала, изучала, любила его.

— Ничего, что я это делаю? — робко спросила я, не в силах остановиться.

— О, это ужасно.

— Я, наверное, такая неловкая.

— Совсем нет. Ты становишься отличной любовницей.

— Откуда ты знаешь? Ведь для тебя это ничего не значит.

— Конечно, не то, что для человека из плоти и крови. Но все же я могу это оценить.

— Эстетически, — усмехнулась я. — Если привести в действие надлежащие схемы.

— Вроде того.

— Египтия… — пробормотала я, утопая в его волосах, пробуя на вкус кожу — ненатуральную, но все же плотскую, плоть демона… — если ты не получал удовольствия с Египтией…

— Ты произносишь ее имя, будто название кафе, которое мы искали. Я получал.

— Да… она все умеет.

— Египтия абсолютно пассивна. Удовольствие состояло в том, чтобы находить, что приятно ей. Я не могла удержаться, чтобы не сказать:

— Я хочу найти, что приятно тебе. Очень-очень хочу.

— Мне и так приятно то, что ты делаешь, — сказал он. Это была правда. Наслаждение сияло на наших лицах. У каждого оно было свое, но наши ощущения были связаны между собой.

— Дурачок, — задыхалась я, — я совсем не то имела в виду…

Когда я замолкла, то почувствовала, что теперь в комнате пахло апельсинами, клеем, бумажными пакетами…

— Я могу остаться с тобой, — сказал он, — а могу заняться всем этим.

— Я хочу, чтоб ты был со мной. Хочу заснуть с тобой рядом, даже если ты не можешь… не будешь спать.

— Ты хочешь сказать, что не можешь отпустить меня от себя?

— Разве я параноик?

— Нет. Гораздо хуже.

— Ого!

— У тебя меняется цвет волос, — сообщил он.

— Да. Как жаль.

— Почему? Я думаю, тебе очень понравится, когда он изменится совсем.

— О, нет. Это будет ужасно.

Свернувшись возле него калачиком, убаюканная, как ребенок, его близостью, я чувствовала себя в безопасности. Целый и невредимый. Мы были в лодке или на спине молочно-белой птицы.

— Птицы? — ласково переспросил он. — Я правильно понял?

— Да, — сказала я. — И радуга.

Ночью он все-таки ушел от меня. Меня разбудили солнечные лучи, которые теперь проникали сквозь занавески; я открыла глаза — на потолке было голубое небо и острова нежных облаков, а между ними крестики неподвижно мчавшихся птиц, похожих на арбалеты. И радуга, подобная разноцветной дымке, протянулась из одного угла в другой. Все это было почти как настоящее. Он сидел на расшатанной хромированной стремянке, которую он раздобыл где-то в доме, должно быть, позаимствовав у добродушного смотрителя. Ему было чертовски приятно видеть мое изумление, когда я проснулась.