Мика Ртуть - Сумрачный дар [СИ]

— Отпусти ветер, пусть летит, — шепнул, касаясь губами уха, светлый; положил руку поверх ее руки, на плечо темного, и повел вниз, разрывая мокрый батист его сорочки. — Ветру нужна свобода.

«Отпустить?! — возмутилась она. — Мой ветер, мою грозу — отпустить? Нет, ни за что!..»

Оба, светлый и темный, разом отшатнулись. Шу еле удержалась на ногах, вмиг стало холодно, мокро и голодно. Она протянула руку к темному, потрогать нитку шрама на плече — он отступил, покачал головой.

— Отпусти грозу. Не держи.

— Я не могу. — Вдруг захотелось плакать, спрятаться, сбежать — домой, в безопасность. — Это мое, я! — Она развернулась к своему светлому принцу, заглянула в глубокие, понимающие глаза. — Как я буду без себя?.. Я не могу!

— Можешь. — Светлый принц улыбнулся, стер с ее щеки дождевую воду. — Ты хороша сама по себе, Аномалия. Тебе не нужна стихия на цепи. Отпусти ее.

— Нет, я…

— Да, ты. Дай руку.

Шу вложила пальцы в ладонь светлого, сверху легла рука темного. Прямо в душу заглянули черные, полные пламени глаза. Роне, она помнит, его зовут Роне…

— Видишь эту птицу? — спросил светлый принц.

Оба убрали руки. На открытой ладони Шу сидела иволга, склонив голову, блестела глазами-бусинками.

— Если держать ее в клетке, она умрет. Ты не хочешь, чтобы твой ветер умер?

— Нет…

— Отпусти. Пусть летит.

Голоса темного и светлого путались, смешивались и текли их черты — и дождь плакал о дальних странах и несбыточных мечтах. Шу разжала пальцы, иволга встряхнулась и взлетела под потолок, принялась кружить.

— Не плачь, маленькая.

Кто-то, светлый или темный, неважно, потянул ее к себе, заставил уткнуться в плечо и погладил по волосам. И вдруг Шу поняла, что если сейчас, сию секунду, она не вырвется, не улетит вместе с иволгой, то останется здесь навсегда. Без крыльев. Без свободы. Одна.

В панике она рванулась прочь, вслед за птицей — к зеленой луне, к облакам!..

— Останься со мной, — догнал ее голос светлого шера. — Прошу.

Помотав головой, Шу обернулась, хотела сказать… Что сказать, она забыла: бирюзовая глубина манила, затягивала в себя, и тело делалось тяжелым, плавилось под этим взглядом, казалось, сейчас она утонет…

— Ты не будешь одна, — пропели морские волны. — Никогда.

— Хватит!

Резкий голос Роне Бастерхази встряхнул ее, его же руки дернули вниз, уронили — Шу еле успела вцепиться в его обнаженные плечи, чтобы не рухнуть на пол. Ширхаб, как неприлично!

— Не дергайся, девочка, — велел Роне и огладил ее по спине: под его рукой одежда таяла, от кожи шел жар и разливался по всему телу. — Ветер, птички, глупости. Тебе нужно что-то более существенное…

Пальцы темного сжали ее бедра, Шу вскрикнула от неожиданности — а может быть, от удовольствия?

Показалось, где-то далеко прозвучало:

«Отпусти ее, хиссово отродье!»

И так же далеко послышался ответ:

«Трус!» — и смех.

Ее вскрик поймали мужские губы — не Люкреса Брайнона, светлый пахнет иначе… Проклятье, я уже различаю их на вкус?

— Ты же выбрала обоих, — сказал или подумал Роне Бастерхази.

Одновременно с его словами ее накрыла тяжелая волна чужих эмоций: смутная, запретная, вкусная до того, что Шу задохнулась… но вынырнула, схватившись за почти потерявшее смысл слово:

— Нельзя!

— Во сне можно, все можно. — В голосе Роне звучала насмешка, а под ней голод, такой же, как ее, темный голод. Этот голод затягивал, лишал остатков разума и требовал: — Бери все что хочешь!

О да, она хотела. Все. Обоих. Сейчас. И к ширхабу все «не должно»!

— Люкрес! — позвала она; вздрогнула, когда светлый коснулся губами ее затылка и обнял, приник всем телом; свет и тьма, молнии, полет — все это было ее, здесь, сейчас!.. — Еще!

— Тебе хорошо, — прикусив ее губу, выдохнул темный.

— Да…

— Ты спишь, — напомнил светлый, прижимая ее к себе: его ладонь протиснулась между ней и телом темного магистра, скользнула ей между ног, и по всему телу пробежала волна острого, на грани боли, наслаждения.

— Да, сплю, — выдохнула она прямо в губы темному, прижимаясь к светлому спиной еще теснее, еще ближе.

Она готова была согласиться с чем угодно, лишь бы и дальше пить это… эти…

— Это все сон. Забудешь, как проснешься, — хрипло и прерывисто велел Люкрес.

— Забудешь! — Роне заглянул ей в глаза, а потом снова поцеловал — так жарко, властно и сладко… и притиснулся всем телом… у нее закружилась голова, она попыталась вдохнуть воздуха, ставшего вдруг густым и терпким, будто старое кардалонское.

— Да! — едва вдохнув, шепнула она, снова глядя в темные, бездонные глаза…

Две красные луны подмигнули ей в ответ, и она полетела куда-то вверх или вниз, или куда-то еще, она не знала — она просто спала, уронив голову на стол в деревенской таверне.

Там же и тогда же, Дамиен шер Дюбрайн.

— Чтоб тебя зурги сожрали, Бастерхази, — выдохнул Дайм, едва Аномалия между ними исчезла.

Почти исчезла. Девочка… хотя какая она девочка, с такими-то желаниями! Девушка уснула, но снились-то ей по-прежнему они. Оба.

— Подавятся, — невыносимо довольным тоном отозвался Бастерхази, прижался плотнее, кожа к коже… и подсек Дайма под колени, одновременно толкая на пол.

Рефлексы сработали раньше, чем Дайм успел сообразить, что происходит. Так что меньше чем через половину мгновения Бастерхази валялся на полу, а сверху — Дайм, прижимая его всем весом и держа за горло (осторожно, чтобы не придушить).

Эмоциональную тираду, выданную Бастерхази, Дайм пропустил мимо ушей. А то он не знает, что он — шисом драный ублюдок и прочая, прочая. Он бы сказал больше: он еще и лопоухий идиот, недооценивший Аномалию. Катастрофически недооценивший. А еще он слишком близко к Бастерхази, и ему это нравится. Так нравится, что…

— …отпусти меня, Мертвый тебя через колено…

Видимо, от шока Бастерхази забыл о ментальных щитах, а может быть, просто не смог восстановить после Аномалии. От него фонило возбуждением пополам с болью, и он весь — не столько телом, сколько даром — тянулся к Дайму, трогал его огненно-черными протуберанцами. От сумасшедшего контраста ледяной бездны и огня, сплетающихся с его собственными потоками воздуха и света, кружилась голова и хотелось… нет, требовалось! Ласкать темного в ответ, проникнуть в него, взять все это себе, сейчас же, немедленно!