Саша Зайцева - Госпожа Марика в бегах [СИ]

Монстр, инквизитор, которого рисовала моя память, исчез. Передо мной стоял потерянный, раздавленный собственным горем мужчина, которому, в сущности, и дела-то до Марики из Пиньи не было. Все что могло плохого в его жизни случиться — уже случилось. А то, что повстречал ее, напоминание о грандиозном своем провале, на этой площади — так то последняя капля.

— Мессир Кампуа… — никогда бы не подумала, что смогу пожалеть этого человека. А ведь он в чем-то был прав.

— Марика! Он… — крик Вианкура, отвлек на мгновение.

Полные ужаса глаза мага, запертого толпой в трех локтях от меня, были прикованы к храмовнику.

— Он ничего мне не сделает.

Я потянулась к руке айна.

«Бедный Лиам, бедный блаженный, доведенный до отчаянья, до исступления, обратившийся чудовищем, зверем. Ты один все чувствовал, ты один все слышал. Но выбрал не тот путь. Что бы ты ни делал, получи свою меру справедливого возмездия и найди покой. Ты понят. Пока не прощен, но понят».

Мрак, сгустившийся над городом, рассеивался. Господину Бошану казалось, что он во второй раз за сегодня видит рассвет.

Выстрелы становились реже, и к карете директора спешили отважные благочестивые стражники. Многократно усиленный колдовством голос прогремел над толпой: «Площадь окружена». Человечки засуетились.

На другом краю площади растрепанная рыжая голова последний раз мелькнула рядом с двумя распластавшимся телами и утонула в общей людской массе. Источник, усмиренный силой воли, неестественно затих. Волна холода достигла и его.

«Я видел пустоту. Я видел Чудо. Я верю в твое очищающее присутствие».

По золотому полю бежит ветер, пригибая к земле тяжелые колосья. Осень, и после жатвы долгожданная свадьба! Сердечко колотится в груди быстро-быстро и душа где-то совсем близко, готова вылететь вместе с рвущимся с губ смехом счастья и понестись сквозь хлеба навстречу солнцу.

Ивовая лоза под пальцами нагревается, и на срезанных побегах, влажных от выступающего сока, набухают почки. Кружевной бок корзины зеленеет и слышно, как поет, правда поет, тонкий прут! Вот он, дар…

В гладкой волшебно-серебристой поверхности (уж не полированная медная кастрюля!) резной оправы отражается чье-то лицо. С тонкими черными бровями, глазищами как у оленухи и премиленьким румянцем. Твое лицо, глупая! Божечки, так ведь я красивая! Уж точно лучше Гайи или Эффи, пусть и без косы…

Щеки и лоб уже печет от жара костра, а в слезящихся глазах пляшут взлетающие к небу искры. Прыгать следующей, а пары не видать. Позвал на Сарот и не пришел! Назад, назад, чтобы ночь скрыла от насмешливых взглядов танцующих рядом подружек. Горячая ладонь ловит руку, и в одно мгновение мир переворачивается — вокруг нет никого и ничего, только пламя костра и он. Он!

Мама улыбается и поет, замешивая тесто для сдобы. С изюмом!

Тени мелькают перед глазами. Какие-то из этих обрывков памяти остались светлыми пятнами в чужих воспоминаниях, какие-то превратились в ничто, вместе с телами ушедших. Чужое счастье и трепет переполняют мою душу. Чужое? А, может быть, мое? Единожды окунувшись в этот океан, не хочется покидать его никогда. Здесь мое сердце открыто.

Что останется после меня?

Почти никто не заметил, как упал айн. Кроме тех, кому пришлось потесниться. Почти никто не заметил, как девушка покачнулась и осела на колени. Пока тычки в спину не заставили оторваться от жарких споров на пинту пива о том, кто стреляет, и все же посторониться.

Забыв о всякой галантности, Ранье расталкивал недовольных людей, чтобы успеть подхватить Марику.

— Смотри, бедняжка, сомлела. Ты ее держи крепко, затопчут ненароком, — заохала сердобольная женщина. — Нежная, видать, а тут ужасы такие, помилуйте боги.

— А храмуше, гляди, тоже поплохело… Эй, отец! Не, совсем не слышит… Ну-ка, приподнимите его, ребята.

Мужчина рядом опасливо наклонился к айну: ведь не заметят, затолкают вместе с лежащим. Потрепав его за край сутаны, попробовал перевернуть, и безвольно повисшая голова с пустыми глазами запрокинулась.

— А он кажется…

— Он мертв, сударь, — Ранье пытался удержать даму вертикально, толпа этому способствовала. — Как маг свидетельствую факт смерти…

Народ вокруг заохал, и весть о помершем от удара храмовнике понеслась по толпе, видоизменяясь и обрастая новыми сочными подробностями.

«Надо отсюда выбираться, — обеспокоенно подумал Ранье и в очередной раз глянул на лицо Марики, отметив синеющий носогубный треугольник и холодную испарину. — Срочно!»

— Это не обморок…

— Глянь, маг, твоя тоже… Ты колдуй, что ли…

— Леони, до твоей лавки ж близко…

— Не слушай его, соседка! А ну заразная?

— Ты думай, что несешь, женщина! Разве госпожа Шеро откажет…

Край площади, вот он: видны вышитые узоры на занавесках, вялая герань в горшках и трещины на оконном стекле второго этажа, а протискиваться да еще с дамой, повисшей тряпичной куклой — испытание. Да расступитесь же!

Чуть впереди суровая мадам тараном шла через толпу, награждая нелестными эпитетами всякого сопротивляющегося ее напору встречного. Он ее и разглядеть толком-то не успел — где-то на периферии зрения кивнула голова в огромном несуразном чепце и послышалось «идемте». Вот за этим плывущим над головами белым чепцом он и последовал. Когда они прижались к двери лавки, зазвенела связка ключей на поясе. Женщина посторонилась, чтобы пропустить их внутрь, и с трудом захлопнула дверь под давлением напирающей толпы.

— Нечего мне тут топтать, — прикрикнула она колошматившим в дверь с той стороны. — Лавку разнесете.

— Аптекарша? — удивился Ранье.

— Она. Имеешь что-то против?

— Мне все равно, — бросил маг, укладывая девушку на лавку для посетителей.

— Сейчас принесу твоей душечке нюхательные соли.

— Сядь и не мельтеши. Они не понадобятся. Сама же поняла, это не обморок, — Ранье не ожидал от себя подобной грубости, но слова сорвались неожиданно.

— Она ранена? — в резком голосе женщины все же звучало беспокойство.

Ранье даже не стал отвечать, он уже весь был в другом измерении, где колыхались потревоженные нити чужой ауры и зияла темнота.

«И что мне с вами делать, героическая мадмуазель, спасительница человечества? Как подступиться?»

В голове мага второй ступени происходила стремительная переоценка жизненных ценностей. Хваленое университетское образование, часы в городской библиотеке, годы службы в ратуше не давали готовых ответов, лишь усиливая ощущение ничтожности собственного опыта и знаний.

«Какая следующая ступень, Вианкур?! Полюбуйтесь: вам довелось держать экзамен досрочно и, кажется, вы его сейчас провалите… Мелкое бытовое колдовство, классические приемы, здесь это не сработает».