Саша Зайцева - Госпожа Марика в бегах [СИ]

— А вы все еще рассчитываете на стремительный карьерный взлет мага в ратуше? Или вас привлекает государственная служба? Знаете, что я вам скажу. Господин Д'Апре к вам еще обратится. Он попросит вас выполнить какое-нибудь сомнительное, а то и откровенно дурно пахнущее дельце, а потом… два варианта. Либо сольет, либо повысит. Но вероятнее всего… сами понимаете.

— Полагаете, я жду заманчивого предложения от Д'Апре, чтобы сравнить с вашим?!

— Не кипятитесь. Вы своими глазами видели методы этих, с позволения сказать, людей. Я верю в искренность вашего негодования и в то, что иметь дел с неуважаемым Д'Апре вы не собираетесь. Но что же вас останавливает помочь мне? Вы и правда так держитесь за свое место? Оно приносит хороший доход? Способствует самореализации? Личностному росту? У меня есть теория: если человек на своем месте, то все у него будет получаться. Не само, конечно, но будет. И мне кажется, вы не там прикладываете усилия.

Когда карета подкатила к чугунным воротам, меня разбудили. Да, передышка была короткой…

За время короткого своего знакомства с Демеем я сознательно избегала этой части города, и теперь силилась разглядеть в темноте упущенное — знаменитую панораму Сорена, бесконечной серебряной лентой вьющегося вдалеке и ускользающего за горизонт.

«Я жива! Я дышу этим воздухом! Я вижу Сорен!» — пело сердце.

Святую Обитель, расположенную на вершине Холма Мучеников, было видно с каждого перекрестка — так уж заведено было в Анселете, на пупе ставили Храм, а на противоположном берегу Ратушу, разделяя власть церковную и власть светскую. Но если в захудалом Чимене левый берег всегда кланялся правому, то в Демее в час звона соборных колоколов клерки спешили на обед, а не к обедне.

За легкой кованой оградой угадывались очертания города. На крутых склонах святого холма раскинулся храмовый район, спускающийся к самой реке сотнями ступеней и гирляндами фонарей вдоль улицы Шествий. Под высоким коньком крыши всякого дома едва заметно мерцали огоньки лампадок, светлячки, охранявшие сон и покой своих благочестивых хозяев.

Иллюминация другого, мирского берега состояла из ровных рядов газовых фонарей по бульварам и широким проспектам, да натыканных где попало (а точнее где квартал скинулся) отдельных светильников. Но среди привычных городских огней попадались и примечательные. Яркий луч света, точно прожектор, рассекал чернеющее небо — это шпиль департамента полиции, рядом мигающий глаз телеграфной станции, а вон и пожарная колокольня над торговой площадью обозначила себя маячком, а там прямая дорога к тракту…

Признайся честно, Марика, изыскиваешь пути отступления? Да.

Озноб, пробиравший до костей, вытянул меня из глубокого сна, но окончательно разбудило собственное имя, прозвучавшее в разговоре. Затаив дыхание, я слушала мужские голоса… Резкий, взволнованный, совсем не похожий на тот бархатный воркующий и кружащий голову голос Ранье. И тихий, напряженный голос Бошана.

Его преподобие в курсе. И Вианкур. Твоя конспирация валится к чертям, и как ты думаешь, королева прачек, все эти ахи и вздохи, все эти реверансы вокруг бедной сельской девушки — все это было серьезным или из любопытства? Из научного интереса, так сказать. А храмовник? Он что, тоже все знал? Сразу? И молчал? Не верится…

Опираясь на предложенную галантным кавалером руку, я шла в сторону высокой стрельчатой арки входа.

— Вам хуже? — тревожно спросил Ранье.

— Просто слабость, — отмахнулась я, радуясь, что любое выражение лица можно списать на плохое самочувствие и не надо следить хоть за этим. Гнев, страх или усталость, какая разница?

Думала, все эти байки про чудеса и айнов — выдумки? Думала, если маг сразу ничего не сказал, то он не заметил? И тот, и другой заметил, просто господа умнее бакалавра-недоучки, коим ты и осталась, несмотря на возраст и «пережитое».

— Сударыня, — обратился ко мне айн. — Приветствую вас в стенах обители, и, чтобы ни случилось, прошу помнить, здесь вы не пленница, а гостья. Отдохните с дороги, а дела оставим на потом.

После этих слов я почувствовала, как щеки заливает румянец. И не говорите, господин Бошан, что вы не умеете читать мысли. Или души.

Рядом, мужественно стиснув зубы, хромал Вианкур. Он как мог пытался идти уверенней, шутил про пьяных матросов и переводил внимание на ночные пейзажи. После долгого сидения даже неспешная ходьба давалась ему тяжело, но руки моей он не отпускал, давая крепкую опору.

«И все же… разве будет человек рисковать собственной жизнью любопытства ради? Будет ввязываться в чужие конфликты, политику, откуда чистым никто никогда не выбирался?»

Дальше времени на рефлексию не осталось. Миновав просторный двор собора, айн подвел нас к двум служителям.

— Господин Вианкур, прошу вас запомнить, что любое обращение к источнику в стенах обители является неприемлемым. Извольте примерить, — он передал магу амулет на тонкой серебреной цепочке. — Во избежание эксцессов.

Ранье с недовольным видом подчинился.

— Мадмуазель проследует за братом Юлием в больничное крыло, а вы, молодой человек, за мной.

Ступая по древним каменным плитам, я чувствовала себя прокравшимся ночью в музей воришкой. Колоннады и арки, украшенные головами мифических существ, тлеющие угольки благовоний в курильницах, длинные коридоры, где в ответ на наши шаги прилетает шепот молитв из монашеских келий.

Доктор оказался человеком вполне светским, во всяком случае, рясы не носил и чудотворцев не поминал. Улыбчивый старичок осмотрел раны, при взгляде на которые волнами накатывала дурнота, и ласковым голосом заверил, что ничего серьезного не видит, стадия рубцевания запущена.

— Не беспокойтесь, барышня. Ни следочка не останется. Сейчас сделаем укольчик, и часиков до восьми сможете подремать. Но там уж потерпеть придётся, — втирая холодящую мазь с тонким мятным ароматом в багровые полосы, журчал он. — Потеря крови дело опасное, но вижу, коллеги постарались, купировали. Дальше — консервативное лечение. Диету вам назначу, а пока нет ничего лучше хорошей чашечки сладкого чая на сон грядущий.

И снова искусственный наркотический сон.

Нежный весенний ветер трепал ситцевые в мелкий цветочек шторы; в распахнутые окна лилось дневное тепло, прогревая комнату-келью не хуже камина. Весьма комфортную келью, надо сказать, вовсе не для смирения плоти и вознесения молитв, хотя образок неизвестного чудотворца на восточной стене имелся. Широкий подоконник упирался в письменный стол с тумбой, зеркало в простенке, пуф под вторым окном, ширма обтянутая той же тканью, что и занавесочки…

— Госпожа Молинари, утро доброе! Спешу предупредить, сегодня у вас будет долгий скучный день, полный бюрократических формальностей, глупых бумажек и повторяющихся однотипных вопросов. Такого уровня адреналина, какой вы привыкли испытывать, я, старый нудный храмовник, обеспечить не могу, но готов повеселить сладкой булочкой с изюмом. Годится?