Дарина Стрельченко - Лавочка мадам Фуфур [litres]

– Тогда лежи. Сейчас заварю что-нибудь от простуды. Есть пожелания насчёт ужина или неважно?.. Понятно. Неважно.

Она метнулась в кухню, такая красивая, свежая с улицы, звенящая. Мысли вызывали почти физический дискомфорт, но совсем не думать не получалось, и я думал только о ней. И ещё о Ракушке – я договорился с санаторием, что после смены (она заканчивалась завтра) драконы отправятся к Венику. К счастью, Иляна отнеслась к этому с пониманием… Я надеялся, она сумеет найти с ними общий язык – внучка эколога как-никак.

Первым делом, даже не переодевшись в домашнее, Катя согрела мне чашку лимонного чая с мёдом. Поставила на подлокотник дивана, где я всё ещё валялся среди простыней и салфеток, велела пить, приоткрыла окно, а сама убежала в кухню. С улицы сразу потянуло свежим прохладным ветром. Я аж выдохнул от облегчения, подтянулся, уселся и принялся за чай. С каждым глотком горло понемногу отпускало.

– Катя, ты волшебница, – осторожно произнёс я, пробуя голос. Нормально. Почти можно разговаривать.

Чашка была большой, чай – чуть горячей тёплого, и, когда она вновь зашла в комнату, я только-только допивал этот чудесный эликсир.

– Пойдём, – улыбнулась Катя. Она стояла в дверном проёме, и вечернее солнце делало её волосы золотистыми и невесомыми, как пух одуванчика. А вся она была как маргаритка – медово-коричневая, худенькая, гибкая, в закатанном до локтей свитере и моих шортах, которые доходили ей до колен. В рассеянном, ласково-солнечном мареве и простудном дурмане она казалась мне чем-то невероятным. Совершенно неземным…

– Пойдём, – повторила она. – Весь день же не ел…

Я выполз из-под одеял и поплёлся на запах еды: поджаренного хлеба и чего-то ещё, тёплого и сладкого. Оказалось, Катя приготовила молочную гречневую кашу. О-о, это было прекрасно – мягкая, сытная гречка, посыпанная сахаром, а к ней – молочное печенье. Катя ела гречку вприкуску с гренками, которые хрустящей поджаристой горкой лежали на тарелке посреди стола. Я тоже отважился на кусочек, но корочка царапнула больное горло, и я отложил сухарик в сторону.

После еды меня ждала ещё одна кружка с порошком от простуды. Это, конечно, было не так вкусно, как медовый чай, но я всё равно выпил. А пока расправлялся с лекарством, Катя упорхнула в комнату и успела за какие-то минуты навести там уют и порядок. Свежая, перезаправленная постель, взбитые подушки, ни следа грязных салфеток, вечернее солнце, сияющее сквозь тонкий тюль, – она раздвинула тяжёлые шторы, и комната перестала напоминать привычную пещеру. А ещё меня ждала новая чашка горячего чая, щедро сдобренного лимоном, и плитка шоколада.

– Поспишь? – спросила она. – Сон – лучшее лекарство.

Я благодарно кивнул и забрался в кровать. До чего хорошо… Порошок начинал действовать, к тому же я наконец насытился – до её прихода я и не подозревал, как голоден.

– Что бы я делал без тебя?.. – пробормотал я, подминая подушки и почти засыпая. – Катенька…

Она нагнулась и легонько поцеловала меня в щёку.

– Спи.

– Сплю…

Время и монорельс соревновались в скорости. Дни мелькали, и я не успевал замечать, как остывает утренний кофе. Вот только что был горячим – а уже вечереет.

Я ехал домой, и пустой вагон, покачиваясь, шёл по открытой части эстакады. За окнами плыли слабо-оранжевые облака, из подступающих от моста сумерек надвигались силуэты недостроенных кварталов. Вдоль перегона было тихо, свежо и красиво. Весной, летом и даже глубокой осенью здесь буйствовала пышная зелень – снабжение монорельса проходило совсем рядом, а эстакада пролегала совсем невысоко над землёй. Поэтому вокруг постоянно было тепло. Такая же картина царила по берегам второго открытого перегона в южной части Полиса. Оба перегона называли Зелёными.

Вблизи станции, посреди Западного Зелёного, рассыпались гроздья розовых и рыжих огней. Я вспомнил, как мы ехали тут с Катариной, – поезд нёсся сквозь весенний тоннель веток, и листья хлестали по стёклам, прорываясь в вагон запахами черёмухи, яблони и мокрой травы. А теперь уже вновь стояла осень. Скоро первый снег и почти год, как всё это началось…

На горизонте росли трубы. Берёзовые кружева маскировали их, и казалось, будто спички просвечивают сквозь гофрированную бумагу.

Я ни о чём не задумывался, и мысли свободно плыли, покачиваясь в такт составу: такие же дёрганые, дискретные, сквозные… Веник. Катя. Крестики яблонь. Кушка с её апельсиновым мальком. Его гладкая короткая шерсть, всегда немного влажная, как у всех драконьих детёнышей. Драконья Ярмарка. Прошлая осень. Зима. Весна. Веник. Катя. Крестики яблонь…

Остыло ещё семь чашек кофе: неделю спустя я вновь ехал по открытому перегону. В последнее время это стало колдовским кругом. Сегодня небо было розовым, с нежными широкими полосами сирени. Ласковое и усталое солнце закатывалось за дальние небоскрёбы. Сияли стволы берёз.

Крутой склон у рельсов усы́пали поздние одуванчики – последнее живое золото. Над рекой стоял вечерний туман, и внутри вагона уже зажгли лампы. Странное ощущение: не погасший за окнами день и вечерний уют светящихся комнат… Так монорельс и ехал – вереница искусственных огней неторопливо пронизывала спокойный, угасающий живой свет.

Я сбился со счёта кофейных чашек. Зима уже переминалась на пороге, и глубокая осень баловала Полис надсадным дождём. Он падал крупными косыми струями, которые почти горизонтально ложились на стёкла вагонов. В тоннеле было прохладно, ясно чувствовался петрикор, но на поверхности стояла духота. Воздух казался плотным, словно его можно резать, как густое желе. Дождь был красив и туманен. Тонули в каплях-пикселях расплывчатые силуэты, дрожали плоские пластинки листьев. Было тихо, глухо и тепло.

Я думал о том, что, как и всегда, одна маленькая неудача способна повергнуть меня в пучину уныния и заставить потерять веру в себя.

…Перечитывая дневник пару месяцев спустя, я даже не мог вспомнить, что так сильно расстроило меня тогда, – ещё одно прекрасное доказательство нашей забывчивости… Но главное оставалось прежним: Катя. Веник. Крестики яблонь как знак прекрасной и уверенной весны.

В последние месяцы Вениамин норовил сбагрить все дальние командировки мне. Сам он выскакивал с базы, как только расправлялся со срочными делами, и тут же бежал к своей Иляне. Коллеги добродушно посмеивались, называли это любовной горячкой, но в целом были рады за Веника. А я сидел на работе допоздна, разъезжал по другим реальностям и всячески пытался укоротить одинокие вечера. Помимо прочего, стал частенько наведываться в Край Мира – почти как к себе домой. Оказалось, к тамошней атмосфере можно привыкнуть, особенно если брать с собой двух драконов и побольше шоколада.