Дарина Стрельченко - Лавочка мадам Фуфур [litres]

…Первая машинная комната. Вторая. Третья. Подсобка. Техническое помещение. Четвёртая машинная комната. Комната персонала. Пятая… Я искал табличку с надписью «Командный пункт», «Штаб» или, на худой конец, «Главный техник» и так увлёкся этим занятием, что не заметил, как воздух вокруг потеплел и предупреждающе сгустился. Это сейчас, наученный профессией и опытом, я обращаю внимание на косвенные признаки коллапсов. А тогда шагал вперёд до тех пор, пока пол под ногами не начал превращаться в желе. Медленно, очень медленно я посмотрел вниз… Обернулся назад. Было поздно.

Я своими ногами зашёл внутрь временной петли и сделал, пожалуй, десяток-другой шагов. Если бы хоть одной ногой я всё ещё оставался в привычном мире, то смог бы за что-нибудь ухватиться и вылезти. Но теперь на это надеяться не приходилось.

Чувствуя, что ещё чуть-чуть, и я заору от ужаса, я сжался в комочек у зыбкой стены, стараясь укрыться от нарастающей зыбкой качки. Дестабилизировавшаяся, переставшая быть неподвижной временная петля сама звала и засасывала меня к центру. Сквозь прижатые к лицу растопыренные пальцы я видел, как из-под ног утекает пол.

Решил, что самым правильным будет бежать назад. На самом деле это было самым глупым, но, увы, на уроках не рассказывают, что делать внутри временного коллапса…

Я рванул со всех ног, и пол подо мной пошёл волнами: сначала мелкой рябью, а потом – крупными наплывающими гребнями. Волной мягкого студня, в который превратился бетон, меня подняло к потолку, и я ждал, что вот-вот стукнусь макушкой, но потолок тоже расплавился… Всё вокруг текло и рябило, поднялся жуткий ветер, рукава, подол рубашки и штанины развевались под широкой струёй тёплого воздуха, а волосы с силой отбрасывало назад. Ветер бил так мощно, что мешал дышать, вставая перед лицом невидимой стеной.

Очертания коридора давно потеряли чёткость, но аварийные лампы всё ещё мигали среди пространственно-временного вихря. С малых лет отец, и сам технарь, в шутку учил меня некоторым приёмам, например сгущать воздух. Излишне говорить, что у меня, малька, ничего не выходило. Но я попытался сделать это сейчас в надежде, что сумею хоть как-то стабилизировать пространство…

Куда двенадцатилетке против временной петли! Через несколько минут меня вынесло в самое ядро. Оно шипело и переливалось, похожее на нутро ядерного реактора, но от него веяло не жаром, а прохладой. Меня неумолимо тянуло прикоснуться к этому пульсирующему средоточию времени, к цветным сполохам минут. Это было самым страшным и красивым из виденного мной – и остаётся таким до сих пор… А ещё это было нереальностью, это было сюром: как будто оболочку привычного мира вспороли, и с изнанки вырвались подноготные тайные механизмы…

Тогда у меня впервые мелькнула мысль о том, что временем можно управлять, что можно научиться вспарывать эту материю и перекраивать её по своему усмотрению. Гораздо, гораздо позже я узнал всю дерзость и научную основу такой мысли… А пока желание прикоснуться ко времени пересилило инстинкт самосохранения, и я потянулся вперёд. Зачерпнул в горсть мерцающей густой массы и ощутил десятки прикосновений сразу. Это было как шёлк шторы, текущей сквозь пальцы, как молодая трава, колющая ладонь. Как морщинки и червоточины на шероховатой и округлой поверхности яблока. Как крупные дождевые капли, звенящие по спине и рукам. Как снег, сжатый в ладони до плотного комочка. Как порез бумагой. Как ночная бабочка в руках. Как… как…

А потом меня выплюнуло, вытолкнуло оттуда и стремительной волной вынесло прочь из машинного коридора.

Пошатываясь, я выбрался на строительную площадку. Поблизости так никого и не было, но за сеткой, на краях котлована, на деревянных лесах и лестницах я заметил множество фигур. Включился звук: я услышал, как они все кричат мне что-то и нелепо подпрыгивают, задирая ноги.

Болела голова, и тело тоже, словно меня побили или приложили о стену. Хотя так оно и было, подумал я, вспомнив волну, вынесшую меня на поверхность.

Люди кричали мне – я уже мог разглядеть среди них рабочих, инженеров, ликвидаторов в особой золотистой униформе… Теперь они не только подпрыгивали, но и яростно сдирали с себя невидимую паутину. Я ничего не понимал, пока наконец не взглянул под ноги. Оказалось, я шагал по розовой, бледнеющей, в пузырьках и блестках массе, не вязкой и не жидкой. Это был словно плотный подкрашенный воздух. С каждым шагом масса, похожая на жвачку, подпрыгивала и опадала, как вода в луже, если со всего размаху ступить в неё резиновым сапогом.

Я заметил, что «жвачка» вздымается всё выше, как будто на неё перестаёт действовать земное притяжение. Невесомые частички оседали на кожу, на одежду и волосы, а ещё, словно слабое эхо, меня вновь касались капли дождя, острый край бумаги, колкая трава, мокрый снег…

Очнувшись, я побежал к лестнице, ведущей из котлована. Навстречу мне кидали верёвки, протягивали какие-то палки, что-то кричали, но я не мог расслышать: розовая масса забивалась в уши. Я бежал и отмахивался от неё из последних сил. Она потеряла воздушность, обрела вес и густую тяжесть, застывала с каждой секундой. Каждый шаг давался всё сложнее, я бежал, увязая в розовой грязи, а затем в розовой глине. В конце концов «жвачка» обратилась в свежий цемент, мои следы отчётливой цепочкой оставались позади…

Я запнулся о кусок арматуры и думал, что уже не сумею встать, но всё-таки ухватился за железную трубу и поднялся. Видимо, упав, здорово ушибся – даже спустя минуту тело хранило ощущение удара. Я продирался всё дальше и одновременно продолжал держать в руках железную трубу. Зачем я её тащу, с удивлением подумал я и разжал пальцы, но никакой трубы в них не оказалось, а я ведь чувствовал её тяжесть, прекрасно ощущал, какая она холодная и гладкая на ощупь…

Я был уже почти у края котлована и чётко различил впереди цепочку оставленных следов. Почему впереди? Как? Вытянул руку, чтобы схватиться за жердь спущенной мне лестницы, но зачерпнул только пустоту и с размаху упал в розовую смесь грязи и глины, в которой отпечатки подошв уже перестали быть отчётливыми и таяли на глазах. Я снова поднялся, на этот раз – гораздо легче. Снова потянулся к перекладине лестницы, но обнаружил, что нахожусь ещё так далеко от края, что не то что достать рукой – даже взглядом я различить эту лестницу не могу.

Я плохо понимал, что происходит. Люди, стоявшие по краям котлована, исчезли. Стихли крики, пропали вообще все звуки. Мне показалось, что весь мир застлала светло-алая тёплая пелена, как пенка на компоте. Розовая «жвачка» вырывалась из-под ног струйками пузырьков, взмывала вверх, а пузырьки лопались и окружали меня мерцающим бледным коконом; не только меня, но и весь котлован, весь мир вокруг… Я было словно внутри гигантского мыльного или жвачного пузыря. Когда я об этом подумал, мне стало так смешно, что я расхохотался. И это последнее, насчёт чего я точно могу сказать: это случилось в Полисе-1.