Дарина Стрельченко - Лавочка мадам Фуфур [litres]

Однажды, забравшись достаточно далеко от дома, – в той части Полиса я ещё никогда не бывал – я решился на первый практический эксперимент. Не дав себе времени подумать и отступить, с усилием сгустил воздух, сконцентрировал влагу преддождевого марева и остолбенел, увидев, как на асфальт падают крупные капли – ровно туда и столько, на сколько у меня хватило сил.

Я приполз домой полуживой от усталости и пьяный от возбуждения. Мама догадалась обо всём с первого взгляда – я ведь ей не раз рассказывал о том, что учусь управляться с импульсами. Потому-то она не удивилась, не встревожилась, не спросила, отчего я такой встрёпанный, – она вообще была очень спокойная, очень сдержанная, моя мама. Только накормила, велела умыться и уложила в постель.

И вдруг мне стало жутко. Я заметил, что всё было ровно как в тот раз. Я уже засыпал (сил после первого эксперимента не было никаких), когда она ласково склонилась надо мной:

– Поспи. Какой-то ты вялый, Тоша.

Я вырубился мгновенно – и провалился в ужас временной петли. Сон допускает вольности, во сне размышлять проще, во сне я не сошёл с ума. А когда проснулся, то отбросил последние иллюзии. Четыре года назад я действительно попал в иной Полис по другую сторону временного коллапса. Как это произошло, я ещё не знал, но теперь понял, что снова проскочил на обратную плоскость, в Полис своего детства.

Тогда и пришла первая смутная догадка о том, что пересечение происходит в момент непосредственного контакта с петлёй либо в момент сильного сходства. Конечно, впоследствии у меня было не очень-то много возможностей проверить эту гипотезу… Всего одна, если точно. Всего одна. Но какая…

Я ещё чуточку повспоминаю о детстве, хорошо? Чуточку ностальгии по моему другу, по моему закадычному дружку. А потом понесёмся дальше – туда, где в дестабилизировавшейся временной застрял Ракушонок.

Итак, Ванёк. Или Ванька. Или Иванива (так его звали совсем мальком) – как будет угодно; я называл его и так и эдак. Он был задирой и хамом – чем старше, тем харизматичнее. К тому времени, как он, а следом за ним и я подобрались к временной петле, друг уже вовсю гулял с девчонками. Тринадцать лет, а по нему вздыхали и старшеклассницы.

Я не завидовал, куда уж. Я и тогда-то, до лечебницы и всех этих таблеток, был скромным – отглаженные манжеты, покорный взгляд, никаких дерзостей, драк и стычек. Зато какой сокрытый в сердце пыл… Но внешне я был тихоня.

Разок – гораздо позже, когда мне уже подкатывало к двадцати, – я пытался ввязаться в крутую компанию. Соответствующе оделся, явился в клуб «Малибу». Но дружеского общения не вышло: давка была такая, что я едва не задохнулся. Толпа выбросила меня к краю танцпола, к барным стойкам и мощным кондиционерам. Там я отдышался, отряхнулся и, слегка хромая, побрёл задним ходом прочь. Больше я с маргиналами не связывался, и единственным хулиганом в моей жизни остался Ванёк.

А может, и не единственным – я не разобрался в этом до сих пор. Может быть, Веник, с которым я познакомился в первый рабочий день в Бюро Ре, Веник, ставший моим напарником, сожителем, другом и почти братом, – может быть, именно этот Веник, лохматый и харизматичный, и был Ваньком – там, по другую сторону временного коллапса.

В Полисе-1, как я его называл, в Полисе моего детства – уже когда я попал туда вторично – я как-то рассматривал старые фотографии. Ни на одной не было Вани. Зато на многих домашних снимках я точно видел пятно на ковре в прихожей. И я точно помнил, откуда оно взялось. Это Ванёк, придя к нам в гости под праздник, уронил на пол свечечку бенгальского огня. К счастью, она тут же потухла, но на ковре осталось тёмное пятно. С годами оно почти исчезло, только маленькая дырочка напоминала о том инциденте… Мама тогда, увидев, что на пол упал бенгальский огонь, тотчас метнулась в ванную за водой, а вернувшись, была очень удивлена, что огонь погас сам. Позже Ванёк похвастал: мол, у него природная способность к концентрации, само собой получается выжимать из воздуха влагу, особенно если что-то срочное – вот как сейчас.

А через пару дней после того вечера ностальгии я впервые вышел на работу – я и фотки-то просматривал для того, чтобы отыскать что-нибудь приличное на бейдж.

И надо сказать, первый день запомнился мне надолго. Не успел я войти в здание Бюро, как что-то вспыхнуло прямо под ногами. Я отпрыгнул с порога, чудом не навернувшись, и заорал:

– Пожар!!

– Тихо, тихо. – Откуда-то выбежал лохматый мужчина и понёсся к щитку управления в стене. – Это просто реакция на новичка… Новенький же, да?

Я кивнул, с некоторой долей паники глядя на искры, которые всё ещё били из-под порога. К счастью, пламя не разгоралось, красная каёмка обрамляла порог, но ни сильнее, ни шире не становилась.

– Это мы просто ваш биоиндекс пока не занесли в базу на вход, – извинился мужчина, ковыряясь в щитке. – Вот ведь, заело…

– Что это? Охранка? – спросил я, уже догадываясь, в чём дело.

– Да. Как сигнализация, только не звук, а вот такая феерия, – ответил он, продолжая дёргать рычажки.

Искры между тем не думали угасать. Я осторожно приблизился и наклонился над порогом, чтобы рассмотреть искусственное пламя. В ненатуральности сомневаться не приходилось: ровная кайма, одинаковая высота язычков, механическая частота вспышек… Пока я разглядывал, сверху упала тень, кто-то подскочил к порогу, вытянул над искрами растопыренную ладонь и в мгновение ока погасил их выпавшей влагой.

«Мощная конденсация!» – успел подумать я, как оказалось, вслух.

– У меня это от природы. – Герой отёр влажную ладонь о тёмную брючину и протянул мне: – Вениамин Каверин. Технарь. Камчацкий Техноинститут.

Ого. А он из моего вуза…

Позже, когда выяснилось, что мы не просто коллеги, а ещё и свежеиспечённые напарники, оба представились менее помпезно:

– Антон.

– Веник.

И до того это было похоже на «Ванёк», что я перестал сомневаться: я вновь сменил сторону реальности и нырнул в Полис-2.

Вениамин оказался вполне самостоятельной личностью, ни на кого не похожей, задиристой и храброй. Но временами он до того напоминал мне Ванька-Иваниву, что однажды я отважился намекнуть: дескать, не могли ли мы пересекаться раньше? Он пожал плечами, покопался в памяти, отрицательно покачал головой:

– Нет. Не думаю. Ты ведь здешний. А я рос не в Полисе.

– А в институте?

– Ну… может быть, конечно. Но ведь даже кафедры, корпуса разные, к тому же я жил в общаге. Вряд ли, Тотонио…

Тогда разговор замяли, но спустя несколько лет я вернулся к нему вновь. К тому времени мы крепко сдружились, и Веник оказался единственным в Полисе человеком, с кем я мог поговорить не таясь и без опаски (с мамой я виделся редко – она переехала в пригород, говорила, что центр не для её старости). К тому же за те годы, что мы отработали вместе, вышло немало занятных совпадений – резонансов, как я про себя их называл. И, честно сказать, я путался и не всегда мог сказать со стопроцентной уверенностью – по какую сторону реальности, в каком Полисе я нахожусь…