Дарина Стрельченко - Лавочка мадам Фуфур [litres]

Конечно, были косвенные признаки, по которым можно было определить, какая версия Полиса меня окружает. Самый очевидный – открытый перегон, Западный Зелёный. Я по-прежнему любил пересекать его просто так, бездумно, напоследок рабочего дня. Скорость, на которой нёсся состав монорельса, выветривала из головы лишние мысли. Это было приятно. А ещё – полезно для распознавания.

В Полисе-1 открытый перегон всегда был ухоженнее и зеленее. Я редко видел там тучи, редко попадал под дождь. Перегон был тише и как-то мягче, несмотря на переплетения проводов над рекой, технические будки и массивные столбы на мосту.

А вот в Полисе-2 Западный Зелёный был ярче. Он постоянно светился дерзким янтарным, осенне-золотистым блеском – даже когда на дворе стояла весна. Почти круглый год по откосам пестрели одуванчики – лёгкие и воздушные в апреле, плоские, словно приколотые к земле шляпки, в октябре. Кроме того, вокруг перегона во втором Полисе всегда светились окна – рубиновые, зелёные, золотые… Об этом я думал всякий раз, проезжая в мимо в сумерки; это было слишком красиво, чтобы не замечать. А в первом Полисе светящихся окон было меньше…

Ещё одним различием был городской фон. Весь первый Полис, как и первый открытый перегон, был чище и тише. Почти все передряги, в которые я ввязывался, приходились на другую сторону. Даже та жуткая ночная прогулка Веника состоялась в Полисе-2. Кроме того, в Полисе своего детства я нередко встречал в монорельсе детей. Во втором Полисе монорельс был мрачнее, и даже под сияющими эстакадами торопились или прогуливались лишь взрослые; никаких мальчишек и девчонок. Во втором Полисе вообще было мало детворы. Раньше, в детстве, я часто видел ровесников: мальчишек с громадными хоккейными сумками за руку с отцами или девочек, прилепившихся к матерям и бабушкам. По другую сторону Полиса я замечал только редких настороженных школяров по двое, по трое и почти никогда – поодиночке.

И всё-таки этот, второй, Полис был ярче, звонче. Здесь всё сияло, грохотало, спешило, двигалось и светилось. Словно промыли стёкла, сквозь которые я смотрел на мир. Тут было больше цветов, больше зелени, больше солнца – тут было больше оттенков. Помню, как однажды я зашёл в чайно-кофейную лавку под названием «Перловка», ту, что очень любила мама. И остановился у витрины, остолбенев. Вместо привычной скромной полки с несколькими сортами арабики на всю стену раскинулась целая гамма кофейных тонов: от насыщенно-коричневых до золотистых и песочного цвета зёрен.

Но пахло – пахло как в детстве. Как шоколад «Кофе с молоком»…

По какую сторону я был? Я не мог сказать точно, даже самому себе. Не мог.

Я сумел загнать страх подальше глубоким глотком – аж разыкался от этого. Веник, видя, что я пришёл в себя, отпустил мой локоть. В гуле и гудении тоннеля я различил его голос – ласковый и тихий. Удивился: кажись, не время нежностей… Поднял глаза и понял: что-то не то. Его лицо крайне контрастировало и с лаской, и с нежностью.

Друг снова раскрыл рот, и на этот раз фраза прозвучала куда твёрже и громче. Но слов я всё равно не разобрал. Зато уж когда Веник гаркнул в третий раз, у меня заложило уши.

– Тепловизор доставай, дурень!

Хлопая по карманам непривычного костюма ликвидатора, я щупал непонятные упругие перепонки, фольговые вставки и матерчатые гармошки на сгибах. Наконец обнаружил твёрдый шарик с выдвижным локатором. Вытащил на свет и перебросил Венику. Тот сразу выставил локатор, раскатил на всю мощь и, выставив перед собой, принялся дико вращаться вокруг себя.

Когда он повернулся вокруг оси в третий раз, тепловизор издал писк. Веник встал как вкопанный, слегка пошатываясь верхней частью корпуса. Я подумал, что в эту минуту он похож на сумасшедшего профессора: встрёпанные патлы торчком, безумный взгляд, сложный прибор в руках, колебания тулова… Эх, батюшки, куда только наша профессия не заведёт!

Он подался по направлению звука, держа шарик тепловизора на вытянутой руке. Писк стал чуть громче. Тогда он взял с места в карьер и помчался вперёд. Шагов через десять оглянулся через плечо: как там я-недотёпа? Но я уже тоже взял ноги в руки и телепал за ним по направлению к источнику тепла. Хотелось думать, что единственным таким источником, кроме нас, в этих подземельях мог быть только Тоша…

Безумный бег продолжался. Если мы выберемся, то будем в полном праве не только сожрать по бургеру, но и закусить хрустящей куриной ножкой, вымоченной в сырно-чесночном соусе.

Кто о чём, а Тони о жратве. Ну и что! Лучше уж о жратве, чем о временном коллапсе!

От страха снова скрутило живот, но мелькание ног неутомимого марафонца Веника впереди не давало времени на слабости и раздумья. Вперёд, вперёд, вперёд! Тони, шевели батонами!

Прошло полных три минуты, прежде чем тепловизор наконец перешёл на предельную громкость, а знаменитый бегун Каверин остановился.

– Ну что? – держась за бок и сгибаясь пополам, выдохнул я. – Как будем дальше искать? Видишь что-нибудь интересное?

– Не-а…

Зато кое-что интересное увидел я. Пол под ногами был розовым. Розовым, пористым и тягучим, как густая жвачка.

– Чё-о-о-орт… – пробормотал я, не шевелясь. – Вентяй… Давай без резких движений…

К счастью, он не стал озираться, восклицать и выплясывать на «жвачке» джигу. Не меняя позы, выключил тепловизор и во внезапной оглушающей тишине негромко спросил:

– В чём дело? Тот монстр из провала?

– Хуже. Хуже. Веник, мы по щиколотку застряли во времени.

– Оп-перный театр… – пробормотал он. – Яп-понский бог… И что делать?

– Я не знаю, – прошептал я, борясь с отвратительным ощущением дежавю. – Постарайся как минимум не дотрагиваться до этой розовой дряни руками…

Веник опустил глаза, разглядывая «жвачку». Потом заскользил взглядом вверх, проверяя, не расползлась ли она по стенам. И вдруг заорал:

– Я вижу его! Тоша! То-ха!

Я тоже взглянул туда, куда указывал друг. Чуть мерцая, к стене прилепился плотный, выпуклый, матово поблёскивающий лиловый кокон с хвостатой фигуркой внутри. А совсем рядом, хлюпая и пенясь густой серебряно-чёрной пеной, разверзалась временная дыра…

– Так, – крупно вздрогнув, прошептал Вениамин. – Что выбираешь – следить за этой фигнёй или вытаскивать Тошу?

– Следить, – севшим голосом ответил я, не отводя глаз от отороченной серебром черноты.

Веник, едва дыша, вытащил из рюкзака крепкие и огромные непроницаемые перчатки, достал какую-то палку…

– Запасливый ты, – пробормотал я.

– Ага…

И он принялся, аккуратно тыкая, прощупывать этой палкой кокон, в котором застрял Тоша. А я… Я подходил всё ближе. Что-то тянуло меня. Это было страшнее магнетизма, ведь магнетизм объяснить можно, а это притяжение хроноса – непостижимо, непреодолимо. Особенно для тех, кто уже касался самого сердца времени.