Дарина Стрельченко - Лавочка мадам Фуфур [litres]

Мы споро подбирались к коллапсу. Стены и пол привычно шли рябью, и я уже различал – не зрением, не слухом, а каким-то внутренним чутьём, – как впереди дышит и движется цветное, зыбкое и тягучее временно́е ядро. Я готовился вновь ощутить этот снегопад ощущений: дожди, касания, шероховатости… Я ждал, что вот-вот произойдёт что-то необыкновенное, невиданное, что-то, что наконец расставит на места проблемы не только настоящего, но и прошлого – в частности, вставит мои мозги на место и даст понять, где же я всё-таки нахожусь, Ванька рядом или Веник, что делать с Катариной и хочу ли, а главное, могу ли я вернуться туда, в детство, в самое начало…

Но надеждам моим сбыться было не суждено. У самой цели мы натолкнулись на стену – прозрачную, неосязаемую и прочную. В метре от нас пульсировало ядро коллапса, внутри темнел сгусток – как раз размером с настоящего Тошу, и как в тот раз не заметили! – но мы не могли ни дотронуться, ни дотянуться, ни даже просто вытянуть вперёд руку.

Попытались разрушить стену – тщетно. Возможно, что-то в чемоданчике ликвидаторов и могло бы с этим справиться, но, увы, мы не обладали достаточными компетенциями этой профессии.

И – а что было делать? – бесславно, несолоно хлебавши ушли, за хвост оттаскивая Ракушку от проклятой стеклянной стены. Зато теперь мы точно знали, где Тоша, и были почти уверены, что это действительно он. А ядро, как выразился Веник, просто не дозрело – мы слишком недавно вытащили оттуда Тошиного двойника, и, чтобы вновь вмешаться в его структуру, нужно было подождать.

– Возможно, оно как-то охраняет само себя. Окутывается чем-то вроде споры на время регенерации, – мудро заметил Вениамин, хлопнув меня по плечу, и обратился к драконихе: – Ничё-ничё, крепись, мать солдата. Мы его найдём!

Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но в конце концов наш поход принёс если не результат, то хотя бы гипотетическое будущее решение проблемы. Мы запланировали наведаться сюда следующей ночью и посмотреть, что изменилось. Бутеры и термос, что взяли с собой, решили оставить у стены – устали жутко, и тащить тяжёлое лукошко обратно не хотелось. Тем более завтра всё равно возвращаться, вот и оставим заначку.

– Право, как к себе домой! – не удержался Веник.

Я улыбнулся, и даже Ракушка хихикнула. Видимо, тоже чуть-чуть обнадёжилась. И мы отправились домой. А там завалились спать, и Веник с Ракушкой дрыхли сладко и долго, а я проснулся к вечеру и больше уснуть не смог. Выпил кофе и клюквенный компот, а потом отправился на улицу, сел в монорельс и поехал в сторону Зелёного перегона.

И вот теперь дремал в вагоне, а какой-то мужчина едва не споткнулся о мои вытянутые в проход ноги. Ветер снаружи врывался в открытое окно охапками сухих листьев и золотых и плоских осенних одуванчиков. А я сидел и думал, что делать дальше, но теперь уставшие мысли вились уже не вокруг Ракушки и анти-Тоши, а вокруг меня самого. Это может казаться просто гадостью – печалиться из-за личной жизни, когда одно живое существо, приручённое тобой, места себе не находит, а со вторым вообще неизвестно что творится. Вы можете назвать меня чёрствым зоофобом, однако в тот момент я всё-таки печалился и из-за своей личной жизни тоже.

Мы всё ещё встречались Катей-Женей – ни шатко ни валко. Бродили по городу, заходили в кафе, пили кофе. Но с исчезновением Тоши отчего-то пропала искра, выключилась лампочка – и, похоже, это чувствовал только я. Она продолжала рассказывать, выспрашивать, улыбаться, красиво одеваться, смеяться и задумываться. Она даже продолжала мне нравиться. Но искра куда-то пропала. Я связывал это с тем, что в тех двух Полисах – прошлого и будущего – нашим отношениям ничего не светило.

С удивлением и грустью я вспоминал ощущения, накрывшие меня, когда я прикоснулся к чистому времени. Катина ладонь, Катины пальцы… И что? Сейчас я с большей теплотой думал о незнакомой мне Вениковой Иляне, о которой тот уже прожужжал мне все уши. А Катя стала… нет, не надоевшей куклой, конечно нет! Катя осталась красивой, умной, блестящей, но стала совсем чужой. Просто так, без повода. Может, мои нервы, вкусы и принципы слегка подрасшатались от временных брожений. А может, просто такова неверная человечья (или конкретно моя) природа – в отличие от драконьей… Порой я с жалостью чувствовал, как внутри, словно угольки, на которые подул ветер, вспыхивают быстрые искры. Так случилось, например, в кондитерской, когда я поднял глаза от витрины и увидел Катино отражение в стекле: в обрамлении вечерних огней, оранжевых, жёлтых и красных, она держала большое безе, такая милая и такая близкая. Но Катя улыбнулась, спросила, не хочу ли я чаю, я покачал головой, и наваждение ушло. Наваждение…

Неужели и раньше, до всей истории с временным коллапсом, это тоже было наваждением?

Думать так было печально, но одновременно это словно оправдывало мою прохладу к ней. Я не понимал только, как Катя сама умудряется этого не ощущать. Не понимал, мучился от этого и не знал, как всё прекратить. Теперь я сам оказался на месте Веника – правда, к счастью (или наоборот), у меня не было никого, кто бы мне за такое поведение вмазал.

Поезд нёсся.

…Поезд нёсся уже по второй части перегона за Техностанцией, и я глядел, как в окнах проплывают ранние вечерние огни.

В тумане темнеет рано… В конце концов, по своей пагубной привычке отсрочивать решения, я постановил для себя следующее: дождусь зимы и снега. Может быть, это загостившаяся в Полисе пасмурность так действует на меня – становлюсь раздражительным, злым, нетерпеливым. Может быть, снег и яркое зимнее солнце разбудят и искру…

И вот от этой фразы меня едва не стошнило. Муха болезненного самолюбия мощно укусила меня своим гадким жалом. Я решил немедленно звонить Кате – как только выйду из метро – и развязаться с ней тотчас.

Но, как всегда, всё закрутилось иначе. Меня вызвал Веник: сказал, что понял, как разрушить стеклянную стену около временного коллапса (видимо, опять поболтал со знакомыми с несостоявшейся новой работы). Велел, где бы я ни был, быстро подруливать к «Самурайскому глазу».

– Так не ночь же!

– Так и шо?

В общем, так и полетели. Про Катю-Женю я на время позабыл.

Ресторанчик ютился в полуподвале – была в этом своя экзотика и романтика. А ещё – это напоминало историю знакомства Кати и Веника. Веник-Веник…

С низкого потолка свисали синие ленты и большие бумажные цветы. Освещение было в целом приятное, но у сцены уже зажгли прожекторы, и они, вращаясь, смешивали в глазах свои флуоресцентные пятна. Я сидел за просторным столом на полукруглом кожаном диване. Стол стоял в нише, свет и музыка тут были приглушённее, чем в основном зале, но всё равно раздражали.