Дарина Стрельченко - Лавочка мадам Фуфур [litres]

Наконец я вывел поезд в широкое открытое поле по пути к первому озеру. Назад с катастрофической скоростью убегали огоньки Полиса, впереди стояла тьма и брезжили только болотные светляки. Я прореза́л эту тьму фарами около получаса; затем зазеленел и распустился рассвет.

Наверное, это было самым красивым, что я видел в жизни: тонкий, одинокий розовый луч упал на лобовое стекло из далёкой небесной дали, а за ним каскадом опустились на землю нежные, точно пионовые лепестки, полосы. Чуть погодя сверху легло прозрачное золотое покрывало, и под финал насыщенный алый свет брызнул отовсюду, слепя глаза и отскакивая от стёкол десятками искр.

Зазвенел будильник.

Я машинально протянул руку, чтобы его отключить.

Вот и конец сна.

Я знал, что сплю. Наяву такого не бывает. Сейчас встану, соберусь и пойду на работу.

Протянул руку – свет всё ещё слепил глаза, – но вместо будильника нащупал только регулятор скорости; он звенел, сообщая, что скорость стала почти предельной. Я повернул рукоятку, и поезд понёсся ещё быстрей.

Ракушка быстро семенила вдоль рельс, потом перешла на галоп и, наконец, тяжело побежала, помогая себе крыльями. Из бирюзовой сумки, мотавшейся у неё на брюхе, тревожно таращился Тоша. Я вдруг заметил, какие у них одинаковые глаза: крупные чёрные смородины с точечками бликов.

Я как мог вытянул навстречу драконихе руки, но она катастрофически не успевала за поездом. А выпрыгнуть я не мог. Даже за ней. Потому что если выбирать между друзьями и питомцами…

Как же я устал выбирать.

Я высунулся с платформы почтового вагона почти по пояс, зацепившись носками кроссовок за какие-то железяки, всё-таки ухватил Ракушку за лапу и изо всех сил потянул на себя. Она отчаянно пискнула, взмахнула крыльями, взмыла на уровень грохочущей платформы, я гакнул, втянул её, и мы комом повалились на грязный холодный пол, запруженный стаявшим снегом.

Не дав им опомниться, я поволок драконов внутрь, в тёплое купе, защищённое толстыми стенами от ветра и лишних временных токов. Мы были уже довольно далеко от Полиса, я надеялся, нас не заметили; конечно, Ракушка – дракониха приметная, но ведь не так уж много народу шляется по слякотным полям между пригородами Полиса и посёлками у технических озёр. Ещё меньше людей способны узреть окутанный сонмом временных петель поезд.

Зато вот драконы – способны.

Уже внутри, в густом драконьем свете, я наконец осмотрел обоих питомцев. Да что там осмотрел – просто стиснул Кушку изо всех сил. Изо всех своих сил.

Зажатый между нами Тоша коротко пискнул. Если бы не это, я бы ещё долго не отпускал своих драконят.

– А к вам привязываешься куда сильней, чем прописано в документации, – хрипло пробормотал я.

Ракушка грустно кивнула, но на долгие сантименты поскупилась: указала глазами на Тошу, который красноречиво потирал лапой живот.

– Намекаешь, что пора лопать? Я тоже проголодался. Пойдёмте. Как в старые добрые времена…

Мы забрались в дальний угол почтового вагона – удивительно, как он вообще оказался в ночном составе. Я устроил там нечто вроде жилого отсека: матрас, груда одеял (ночами морозило невероятно), фанерный ящик в качестве шкафа и прочей мебели.

Накрыв ящик салфеткой, я выставил на него глубокие пластмассовые миски. Драконы уселись вокруг импровизированного стола, пощёлкивая хвостами и выжидающе глядя на меня – бестолкового хозяина. Тоша пару раз клацнул когтями по фанере, но Ракушка одним грозным взглядом быстро пресекла баловство. Я искоса поглядел на драконёнка: искал сходства и различия с тем Тошей, которого знал.

Из другого угла вагона – холодного и нежилого – приволок пакет копчёностей, рыбный пирог и коробку апельсинового сока. Питомцы накинулись на это угощение с поистине драконьим аппетитом. Когда Тоша, объевшись, сыто отвалился на маму, я не выдержал и достал из заначки блестящую коричневую коробку.

Кажется, Ракушка узнала запах. Это был аромат нашего прошлого. Такого спокойного и беззастенчивого, такого безрассудного, уютного и беспечного… Тогда за окном вилась искусственная метель, и так сладко пахла густая ёлка в углу эльфийской кафешки…

Я вынул из коробки синабон и протянул Куше. Сказал бы, что в этот момент прочёл в её взгляде ностальгию, – если бы был уверен, что драконы способны испытывать это чувство.

Она помедлила, глядя на меня совершенно по-человечьи. Потом разодрала булочку и скормила малюсенький кусочек сыто сопевшему Тоше. Ещё один кусок съела сама. А последний, сахарно-карамельный, с густым сливочным кремом сбоку, отдала мне. Профырчала что-то на драконьем. Я не разобрал – сказывался недостаток практики; но и не надо было. Во-первых, теперь я считывал невербальный поток и без всякого кофе. А во-вторых… Несложно догадаться, о чём могут думать ручной дракон и его хозяин, встретившись после долгой разлуки.

Но встреча обещала быть краткой: уже через три часа мне следовало высадить обоих драконов в бункере-заповеднике, устроенном незадолго до того, как мне пришлось отправить Вениамина в будущее.

Запланировал я бункер как убежище для друга на случай, если он вернётся не в своём уме. Думал, засуну его туда, подальше от лап мадам, пережду, а там уж разберусь, как привести его в порядок.

Через сутки после нашей последней встречи – когда так и не удалось выпить чайку́, – мне пришло письмо от мадам. Оказывается, она, как и обещала, сняла с его чипа резервную копию. Больше того – к письму был приложен корректор. Фуфур писала, что просит от меня только отчёта по возвращении Вениамина, – планировалось, что я верну его через месяц. И всё – в остальном она от Веника отказывалась и зарекалась с ним играть. Что ж… Я был бы рад окончательно вывести его из нашей дурной партии, но полагаться хоть в чём-то на эту мадам? Нет. Я и так слишком, слишком от неё зависел. Весь мир слишком от неё зависел! Не стоило добавлять к этому довесок в виде сумасшедшего Веника.

Так что я покрепче спрятал корректор и постарался устроить своё собственное автономное убежище. Воспользовался кое-какими инструкциями от рабочего бункера и знаниями, полученными от Фуфур: хоть какая-то польза.

Снаружи убежище походило на обыкновенный кривой сарай – плотницкие навыки у меня так себе. Зато внутри всё было устроено так, что бункер огибали любые шаги и перемещения. Это был сарай-вакуум. Запретная и невидимая зона посреди шахматной доски, обе армии на которой единолично возглавляла Фуфур.

Я принял все меры предосторожности, ухищрялся как только мог, чтобы она не узнала о том, чем я занимаюсь. И в результате этих попыток открыл и освоил ещё один весьма небесполезный раздел невербальной науки: весёлые подставные картинки. Такое название я дал ему на правах первооткрывателя. Суть заключалась в том, чтобы запутать потенциального считывателя вербального или невербального потока: выложить фальшивые картинки поверх настоящих мыслей. Главное тут было – соблюсти баланс в деталях. Переборщишь – будет неестественно. Нарисуешь воображаемую картинку слишком скудно – сразу станет понятно, что всё враньё. Но я напрактиковался; без ложного хвастовства скажу, что в деле невербального рисования я стал настоящим докой.