Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

Каллор на время задумался, потом хмыкнул и сказал:

– Я не самый большой знаток яггутской истории. Что же это была за война? С к'чейн че'маллями? Или с форкрул ассейлами? – Он сощурился на дракона. – Быть может, с вами, элейнтами?

В голосе дракона прозвучала печаль:

– Нет. Хотя среди нас были и такие, кто решил вступить в эту войну, сражаться на стороне яггутских армий…

– Армий? Яггутских армий ?

– Да, ведь тогда собрался весь народ, единое войско, руководимое общей волей. Бесчисленные легионы. Знаменем их была ярость, боевые трубы пели о справедливости. Когда они маршировали, ударяя мечами о щиты, музыку обрело само время – словно одновременно бились сотни миллионов стальных сердец. Даже ты, Верховный король, неспособен вообразить подобное зрелище, перед этой бурей вся твоя империя – не более чем дуновение ветерка.

На сей раз Каллор не нашелся, что ответить. В голову не пришло ни остроумной реплики, ни презрительного комментария. Перед его мысленным взором встала описанная драконом картина, и он онемел. Увидеть такое!

Кажется, дракон почувствовал его благоговение.

– И вновь да, Верховный король. Империя, которую ты выстроил, покоилась на обломках тех времен, того величавого соперничества, той мужественной атаки. Мы сражались. Мы не пожелали отступать. Потерпели поражение. И пали. Нас пало так много – но могли ли мы надеяться на иное? Следовало ли нам и дальше верить, будто наше дело правое, даже когда стало ясно, что мы обречены?

Каллор смотрел на дракона, а чай в его котелке постепенно выкипал. Он почти что слышал отголоски битвы, в которой десятки, сотни миллионов умирали на поле столь огромном, что края его скрывались за горизонтом. Он видел пламя, реки крови, плотный от пепла воздух. Чтобы все это представить, ему потребовалось взять собственную разрушительную ярость и тысячекратно ее умножить. От подобного у него перехватило дыхание, легкие лишились воздуха, грудную клетку свело от боли.

– Что, – прокаркал он, – и кто? Что за противник смог одолеть подобную силу?

– Скорби о яггутах, Каллор, когда воцаришься наконец на своем троне. Скорби о сковывающих все живое цепях, разорвать которые невозможно. Плачь обо мне и моих павших сородичах, без колебаний присоединившихся к войне, которую нельзя выиграть. Знай, Каллор Эйдоранн, и сохрани это в своей душе, что яггуты вышли на войну, на которую никто иной не решился.

– Элейнт…

– Помни об этом народе. Думай о них, Верховный король. О жертве, которую они принесли ради нас всех. Думай о яггутах и о невозможной победе, пришедшей прямо из сердца поражения. Думай, и тогда ты начнешь понимать то, чему еще предстоит случиться. Тогда, быть может, ты останешься единственным, кто способен почтить их память, жертву, принесенную за нас всех.

Единственная война яггутов, Верховный король, их великая война, была против самой Смерти.

Затем дракон отвернулся, расправил драные крылья. Вокруг огромного создания расцвела магия, и он взмыл в воздух.

Каллор стоя смотрел, как элейнт поднимается в небо цвета корицы. Безымянный мертвый дракон, что пал в царстве Смерти и, умерев, попросту… перешел на другую сторону . Да, такую войну не выиграть.

– Болван несчастный, – прошептал он вслед быстро уменьшающемуся дракону. – Все вы несчастные болваны.

Будьте вы благословенны, все до единого.

Готос, когда мы встретимся вновь, Верховный король должен будет перед тобой извиниться.

По иссохшим щекам, что, казалось, были обречены никогда не увлажниться, сейчас струились слезы. Теперь ему предстоит задуматься, всерьез и надолго, и к нему вернутся чувства, которых он уже давно не испытывал, так давно, что они кажутся чужеродными настолько, будто даже впускать их в душу опасно.

А еще он со всевозрастающим беспокойством будет думать о мертвом элейнте, что, бежав из края Смерти, избрал своим новым господином Увечного бога.

Трон , сказал некогда император Келланвед, состоит из многих частей . А потом добавил, что любая из них может сломаться, причиняя его обладателю вечные неудобства . Нет, в том, чтобы просто сидеть на троне, уговаривая себя, что тот останется прочным навеки, нет никакого толку. И Каллор это знал задолго до того, как Келланвед впервые обратил свой жадный взор на империю. Только его слов никто и никогда не расхватывал на цитаты.

Что ж, у каждого свои недостатки.

В темном водоеме из лишенной света, безжизненной на вид воды поднимались два десятка камней. Они походили на острова, связи между ними не прослеживалось – ни постепенно повышающейся цепочки, намекающей на подводный горный хребет, ни полукруга, обозначающего затопленный кратер. Каждый сам по себе, гордо и уверенно.

Вот так все и было в самом начале? В этом пытались разобраться бесчисленные ученые, путем множества отдельных откровений установить для независимых сущностей определенный порядок. Они проводили линии, раскрашивали штандарты в яркие цвета, сливали грани, порождая отдельные философии, концепции, аспекты. Вот Тьма, а вот это Жизнь. Свет, Земля, Огонь, Тень, Воздух, Вода. И Смерть. Как если бы аспекты эти получили начало в качестве чистых сущностей, незапятнанных прикосновениями себе подобных. И как если бы время было тем врагом, усилиями которого они в конце концов заразили друг друга.

Всякий раз, когда Коннест Силанн размышлял о подобных материях, его охватывали колючие, неуютные подозрения. Исходя из его собственного опыта, в концепции чистоты было мало приятного, а попытки вообразить основанные на чистоте миры наполняли его страхом. Объявленная чистой сущность – не что иное, как материальное следствие точки зрения, характеризуемой абсолютной уверенностью. И это допускает расцвет жестокости, не ограниченной никаким состраданием. Ведь чистые не видят никакого смысла в существовании нечистых. Их уничтожение даже не нужно оправдывать, поскольку они самоочевидным образом недостойны ничего иного.

И однако, как он теперь полагал, когда все создавалось, чистые формы служили не более чем материалом для сущностей более сложных и тем ценных. Любой алхимик знает, что необходимым условием трансформации является смешение. Чтобы созданное расцветало и дальше, требуется бесконечная последовательность катализаторов.

Владыка это понимал. Более того, именно это понимание и привело его ко всему, что он совершил. Слишком многих подобные перемены повергли в ужас. Слишком большую часть своей жизни Аномандр Рейк боролся, по сути, в одиночку. Даже братья его пали в последовавшем хаосе, так и не сумев освободиться от кровных уз.

Был ли Харканас и в самом деле первым из городов? Первой и самой гордой манифестацией порядка в мироздании? Да и правда ли, что прежде всего была Тьма? А как же другие миры, соперничающие области? И, если хорошенько задуматься над эпохой, непосредственно последовавшей за созданием всего, не началось ли смешение уже тогда? Разве Смерть не присутствовала уже в областях Тьмы, Света, Огня и всех остальных? Да и могли ли вообще Жизнь и Смерть каким-то образом существовать друг без друга?