Татьяна Коростышевская - Кисейная барышня

— Без украшений, — сказала она, — очень девичье.

Я покачала головой, отвергая ее выбор.

— Оно-то простое, но с секретом. Там, девицы мои любезные, такой узкий крой, что мало что на долю мужского воображения останется. Никак нельзя в этом наряде обедать.

Я прошлась вдоль гардеробной:

— Вот это, бледно-зеленое.

Цвет мне не особо шел, но и не дурнил.

— По сравнению с кузиной будете бедной родственницей смотреться, — предупредила Марта.

Я рассеянно ответила:

— Ну и пусть.

Пока меня одевали, я послушала свежие новости и сплетни. И в тех и в других главенствовал господин Фальк. Он выследил и убил Крампуса, он нашел абызовскую няньку, он обесчестил профессорскую вдову.

— Чего? — На этом моменте я натурально открыла рот в удивлении.

Оказалось, что в последнем пункте утверждение строится на принципе презумпции, то есть считается истинным, пока не доказано обратное. На Руяне Йосиф Хаанович имел репутацию сердцееда и ловеласа, ходока, как мне было сообщено.

— Гуляли по аллеям, — загибала пальцы Марта-худышка, пока другая возилась со шнуровкой у меня на спине, — после гуляли в темных местечках, там, где скамейки стоят, а фонарей нет, а когда госпожа Шароклякина в отель вернулась, была раскрасневшись.

— Самого влюбленного виду была, — донеслось у меня из-за спины. — Готово.

Я покрутилась перед зеркалом, присела на пуфик, закалывая волосы.

— Абсолютно нелепая сплетня.

— Какая есть, — Марта-толстушка подавала мне шпильки. — Могу другую рассказать, не про его благородие. К примеру, малышка Сабина, которая в княжеском доме посуду моет, рассказала сегодня, что гризетка барышни Бобыниной теперь там же служит.

— Где? — Моя рука замерла у затылка, так и не воткнув шпильку. — На вилле?

— Ну да. Сабина видела, как она вчера пришла, будто знала, куда идет, будто не раз уже бывала.

— Любопытно. — Я заколола последний локон. — Спасибо, девушки. Возьмите.

В ящичках туалетного столика было довольно денежек, поэтому я протянула горничным по ассигнации.

К удивлению моему, обе они отказались:

— Не стоит нас, барышня, за каждый чих одаривать.

— Разбалуете.

— А гостей привечать и без того наша работа.

— Хорошо. — Я вернула бумажки в ящик. — Тогда я вас при отъезде отблагодарю.

Меня заверили, что и при отъезде необязательно, тоном намекая, что так-то будет лучше, а потом поторопили на обед, оставшись прибираться и ухаживать за страдающим Гавром.

Настроение мое было преотличным. Маняша нашлась, а уж с нею мы разберемся и с лоскутниками, и с прочими сонными тварями. Ивановой защиты хватит еще на двадцать семь дней, в моем положении это почти вечность. И, наконец, Иван. Мужчина, от которого кровь моя бежит по жилам огненными ручейками, в чьих глазах я читаю отражение собственных желаний. Тут времени меньше. Как только его начальник прикажет, Зорин покинет и Руян, и меня. Но лишь в том случае, если ему не прикажут арестовать и конвоировать в Мокошь-град барышню Абызову, а тогда у меня будет еще пара дней с ним. Ну разве не прекрасно?

Напевая, я спустилась по лестнице, поприветствовала Ларису Павловну, спросила ее с преувеличенным воодушевлением:

— Господину Фальку удалось вытеснить из ваших мыслей романтических книжных героев?

— Проказница. — Госпожа Шароклякина улыбнулась и многозначительно постучала веером о раскрытую ладонь. — Отвечу без жеманства. Сей господин довольно компактен, так что прочим героям в моих мыслях достаточно лишь подвинуться.

Я прыснула и покраснела. Я покраснела, а вовсе не Лариса Павловна! Старая школа, чего уж там, мне учиться и учиться.

Шароклякина спросила о Гавре, я принялась описывать его страдания.

— Вот так так! — перебила меня возгласом собеседница, придержав за локоть на пороге обеденной залы.

Натали в премиленьком палевом платье, том самом, которое я хотела надеть завтра, сидела за столиком на двоих у окошка. Компанию ей составлял Иван Иванович Зорин. Ручка кузины лежала на его запястье. И даже через залу я рассмотрела новые кружевные перчатки.

— Коротковат нарядец, — решила матрона, отводя от лица лорнет, коим вооружилась, — будто с чужого плеча.

— Ах, оставьте, — жалобно прошептала я, кивая кузине.

Мы с Ларисой Павловной прошли к своим местам и поприветствовали семейство Сиваковых. Аппетита не было, я терзала распластанный на фарфоре тарелки бифштекс да орнаментально украшала его горошинками гарнира.

И нисколько тебе, Серафима, кручиниться не стоит. Все же наилучшим образом складывается. Да, ты испытала ревность, но зато тебя покинуло чувство вины. Это ли не повод к радости? Натали счастлива своим кавалером, а ты должна быть ее счастьем довольна. Кажется, то, что к тебе, испытывает господин Зорин, относится к виду так называемой плотской любви, то бишь страсти. А любовь в более общем понимании есть единение душ. И если Иван нашел сие единение с госпожой Бобыниной, ты, Серафима, со своими порывами соваться не смей. К неклюдам в табор отправляйся да монистами там дребезжи, ежели страстей хочется.

Госпожа Шароклякина увлеченно беседовала с Сиваковым, они обсуждали эволюцию современного общества почему-то на примере выведения новых статей арлейских рысаков. Госпожа Сивакова супруга одернула, упрекнув в излишней физиологичности темы, вредной для ушей юных барышень. А я вспоминала другую лошадку.

— Что-то вы, Симочка, совсем загрустили, — заметила Лариса Павловна.

— Мигрень. Прилечь, наверное, придется.

Шароклякина подозвала официанта:

— Распорядись, человече, горничным, чтоб шляпку и плащ для барышни Абызовой вниз снесли.

— Но, Лариса Павловна!

— Не спорьте, Серафима. Моцион — лучший способ с мигренями бороться, уж будьте уверены. — Она посмотрела куда-то вбок. — К тому же в этом заезде я поставила бы не на эту лошадь. Вы сами, Серафимочка, в Ареле бывали?

— Не приходилось.

— А я, представьте, знакома с тамошним конезаводчиком…

Далее госпожа Шароклякина оседлала лошадиную тему и с нее до конца обеда не спрыгивала.

Натали нагнала нас в фойе:

— Фимочка, Иван Иванович поведал мне о чудесном спасении Маняши.

Чародей в подтверждение кивнул.

— Ты же не будешь возражать, если мы с Иваном навестим страдалицу? — Умильностью кузининого тона можно было хинин подслащивать.

Я как раз завязывала ленты поданной шляпки, поэтому удачно скрыла от присутствующих выражение лица:

— Не буду, Наташенька, ежели ты в визите свой самаритянский долг видишь. А уж Мария Анисьевна как тебе обрадуется! Даже представить страшно.

Зорин хмыкнул, я перехватила в зеркале его веселый взгляд.

— К прискорбию своему, Наталья Наумовна, временем сегодня не располагаю, — пробасил он.