Майкл Муркок - История Рунного посоха [4 книги: Голова с камнем; Амулет Безумного Бога; Меч Рассвета; Рунный посох]

Он взялся за поводья, развернул коня и помчался галопом вниз с холма, провожаемый взглядами товарищей.

Звериные шлемы сошлись в кружок в свете пожара.

– Такая узость мысли может погубить всех нас, – прошептал один шлем.

– Подумаешь, – хихикнул Шенегар Тротт. – В нас и без того всё уже погублено…

В ответ ему из-под украшенных каменьями масок раздался раскатистый хохот. То был смех безумцев, в котором слышалась ненависть не только ко всему миру, но даже к самим себе.

Ибо в том и заключалась сила лордов Темной Империи – они не ценили ничего на земле, ни единого человеческого качества, ничего ни в себе, ни помимо себя. Завоевывать и сеять разрушение, страх, муку – вот их главная забава, способ скоротать время, пока крутится веретено жизни. Для них война была всего лишь лучшим средством от томления духа…

На заре, когда стаи алых фламинго поднимались со своих гнезд среди камыша и взмывали в небо в причудливом ритуальном танце, граф Брасс обычно стоял на краю болота и глядел на темные заводи странной формы и на желтоватые островки, казавшиеся ему иероглифами какого-то примитивного языка.

Онтологические откровения, возможно, таившиеся в этих узорах, неизменно занимали его разум, и в последнее время он изучал птиц, камыши и лагуны, силясь подобрать ключ к этому зашифрованному ландшафту.

Ландшафт, как он считал, был закодирован. В нем могли найтись решения дилемм, которые он и сам с трудом формулировал, например, ему бы вдруг открылось всё, что необходимо знать о нарастающей угрозе, которая, как он предчувствовал, вот-вот настигнет его и физически, и психически.

Солнце встало, заиграв на воде бледным светом, граф Брасс услышал какой-то шум, обернулся и увидел свою дочь Иссельду, златовласую мадонну лагун, почти нереальную в струящемся голубом одеянии. Она скакала на белой рогатой камаргской лошади без седла, загадочно улыбаясь, как будто тоже знала тайну, какую он не в силах был даже представить себе до конца.

Граф Брасс решил избежать встречи и спешно отступил от берега, но Иссельда была уже близко и махала ему.

– Отец, как ты рано! И уже не в первый раз.

Граф Брасс кивнул и снова отвернулся, чтобы созерцать воды и камыши; он резко поднял взгляд на танцующих птиц, как будто надеясь застать их врасплох или же интуитивно разгадать секрет их странного, почти безумного круженья.

Иссельда спешилась и уже стояла рядом с ним.

– Это не наши фламинго, – сказала она. – Но все равно так похожи. Что ты видишь?

Граф Брасс пожал плечами и улыбнулся дочери.

– Ничего. Где Хоукмун?

– В замке. Он все еще спит.

Граф Брасс буркнул что-то, сложил вместе крупные ладони, словно в безнадежной молитве, все еще прислушиваясь к хлопанью огромных крыльев над головой. Затем успокоился, взял дочь за руку и повел по берегу лагуны.

– Как красиво, – едва слышно проговорила она. – Восход…

Граф Брасс нетерпеливо махнул рукой.

– Ты не понимаешь… – начал он, но осекся.

Он знал, что она не видит этот ландшафт таким, каким видит он. Как-то раз он попытался ей описать, но она быстро утратила интерес и даже не постаралась вникнуть в смысл узоров, которые он наблюдал повсеместно: в воде, камышах и деревьях, в жизни животного мира, такого же разнообразного в нынешнем Камарге, как и в Камарге из прошлого.

Для графа в этом заключалась квинтэссенция порядка, а для Иссельды всего лишь приятное глазу зрелище, нечто «красивое», побуждающее любоваться «дикой жизнью».

Только Боженталь, поэт и философ, его старинный друг, примерно представлял себе, о чем толкует граф, но даже Боженталь был уверен, что это отражает не природу окружающего ландшафта, а удивительную природу разума самого графа Брасса.

– Ты измучен, сбит с толку, – обычно говорил Боженталь. – Механизм, упорядочивающий восприятие мира мозгом, работает с перегрузом, и потому ты видишь закономерность в окружающей действительности, но это проистекает лишь из твоей собственной усталости и тревоги…

Граф Брасс хмуро отмахивался от его доводов, облачался в медный доспех и снова уезжал кататься в одиночестве, расстраивая родных и друзей. Он много времени проводил, изучая этот новый Камарг, который был так похож на его собственный – не считая отсутствия признаков существования здесь прежде людей.

– Он человек действия, как и я, – говорил в таких случаях Дориан Хоукмун, муж Иссельды. – Боюсь, его разум обращен внутрь себя, потому что силится отыскать задачу, которую можно было бы потом решать.

– Подлинные задачи кажутся неразрешимыми, – отзывался Боженталь, и на этом разговор угасал, потому что Хоукмун тоже погружался в себя, опустив руку на эфес меча.

Напряженная атмосфера ощущалась в замке Брасс и даже в деревне внизу, потому что народ беспокоился: хотя все радовались избавлению от ужасов Темной Империи, никто не знал, навсегда ли они пришли в эти земли, так сильно похожие на те, которые оставили. Поначалу, сразу после перемещения, эти края казались некой вариацией Камарга, окрашенного во все цвета радуги, но постепенно краски изменились, став более естественными, как будто воспоминания людей повлияли на ландшафт, и теперь отличий почти не осталось. Здесь бродили табуны рогатых коней и стада белых быков, которых можно было приручать, летали алые фламинго, которых можно было дрессировать, превращая в ездовых птиц, однако в глубине души у крестьян затаился страх, что Темная Империя каким-то образом отыщет способ добраться до них.

Хоукмуна и графа Брасса – наверное, даже Д’Аверка, Боженталя и Оладана – эта мысль не особенно пугала. Бывали моменты, когда им даже хотелось нападения из оставленного ими мира.

Но если граф Брасс изучал пейзаж и силился разгадать его тайны, то Дориан Хоукмун во весь опор скакал по тропинкам вдоль лагуны в поисках врага, распугивая по дороге стада быков и лошадей, заставляя фламинго с шумом взмывать в небо.

Однажды днем, когда он возвращался на взмыленной лошади из очередной вылазки на берег фиалкового моря (морю и земле, кажется, не было конца и краю), он увидел, как фламинго кружат в небе, поднимаясь по спирали вместе с воздушными потоками, а затем снова снижаясь. День стоял в разгаре, а фламинго обычно танцуют на рассвете. Кажется, что-то потревожило гигантских птиц, и Хоукмун решил выяснить причину.

Он погнал лошадь по извилистой тропинке через болота, пока не оказался прямо под птичьей стаей, и увидел, что фламинго кружат над маленьким островком, скрытым высокими камышами. Он напряженно всматривался в островок, и ему казалось, что в камышах мелькает что-то красное, похожее на человеческую одежду.