Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

– Ведьма!

– Поставь меня!

– Я поражен, – прогремел Карса, – что Погром терпел тебя столько времени!

– Поставь!

И он уронил ее. С дрожащими коленями она уселась на землю, загремев костями. И сердито уставилась на Карсу Орлонга.

Но тот уже повернулся к Путнику, который оставался в седле.

– А ты кто – ее муж? Должен же у нее быть какой-то муж – а иначе с чего бы она мне постоянно отказывала? Ну что ж, мы сразимся за нее, ты и я…

– Тише, Карса! Он не мой муж, и никто не будет за меня сражаться. Потому что я не принадлежу никому – только себе! Ты понял? Ты вообще когда-нибудь поймешь?

– Самар Дэв ответила тебе, – сказал Путник. – Мы повстречались давно, путешествуя по этой равнине. И решили ехать вместе. Я из Дал-Хона, на континенте Квон-Тали…

Карса фыркнул.

– Малазанец.

Утвердительный кивок.

– Меня зовут Путник.

– Скрываешь свое имя.

– Я скрываю не только имя, Карса Орлонг.

Тоблакай прищурился.

– На тебе татуировки, – продолжал Путник, – бежавшего раба из Семи Городов. А точнее, пойманного. Но разумеется, цепи не могли надолго удержать тебя.

Самар Дэв поднялась с земли и теперь отряхивала пыль с одежды.

– Это скатанди? – спросила она, показав на трупы. – Карса?

Гигант перестал поедать глазами малазанца и повернулся.

– Идиоты, – сказал он. – Хотели отомстить за мертвого короля – как будто это я его убил.

– А это не ты?

– Нет.

– Ладно, – сказала Самар Дэв, – по крайней мере, у меня будет собственный конь.

Карса обошел Погрома и положил руку на холку коню. Ноздри животного затрепетали, и губы оттянулись, обнажая громадные зубы. Карса засмеялся.

– Да, старый друг, я чую запах смерти. А когда было иначе? – И он снова рассмеялся.

– Худ тебя побери, Карса Орлонг, что произошло?

Он нахмурился.

– Ты о чем, ведьма?

– Ты убил императора.

– Я сказал, что убью, и убил. – Он помолчал и продолжил: – А теперь этот малазанец говорит так, будто собрался снова сделать меня рабом.

– Вовсе нет, – сказал Путник. – Просто у тебя, похоже, была бурная жизнь, тоблакай. Жаль только, что я, видимо, никогда не услышу твой рассказ – ты ведь не из тех, кто много говорит?

Карса Орлонг оскалился и запрыгнул в седло.

– Я еду на север.

– И я, – отозвался Путник.

Самар Дэв подошла к двум коням; одному повязала длинный повод – тому, который понравился меньше; и забралась в седло второго – рыжего мерина с широкой спиной и безучастными глазами.

– А я, пожалуй, отправлюсь домой, – объявила она. – То есть нужно найти порт, где-то на западном берегу этого континента.

Путник сказал:

– Я еду в Даруджистан. Корабли ходят по озеру и по реке, которая течет к нужному тебе берегу. И я не отказался бы от твоей компании, Самар Дэв.

– Даруджистан, – повторил Карса Оронг. – Я слышал про этот город. Бросил вызов Малазанской империи и по-прежнему свободен. Взгляну своими глазами.

– Ну и пожалуйста, – отрезала Самар Дэв. – Так и поедем, к следующей груде трупов – а в твоей компании, Карса Орлонг, долго ждать не придется, – а потом к следующей и к следующей; и так через весь континент. В Даруджистан! Где бы он, во имя Худа, ни находился.

– Взгляну на него, – повторил Карса. – Хотя оставаться надолго не стану. – Он вдруг гневно взглянул на нее. – Я возвращаюсь домой, ведьма.

– Собирать армию, – кивнула она, вдруг ощутив покалывание внутри.

– И тогда весь мир увидит.

– Ну да.

И все трое тронулись – Карса Орлонг слева от нее, Путник справа, в полном молчании, хоть и в каждом хранились целые тома истории – настоящего, прошлого и будущего. Между ними она чувствовала себя мятым листиком пергамента, а свою жизнь – небрежной запиской.

В далекой вышине над ними Великий Ворон провожал сверхъестественными глазами три фигуры и издал пронзительный крик, потом расправил широкие черные крылья-паруса и помчался с потоком холодного ветра на восток.

Ей казалось, что она умерла. Каждый шаг давался легко, без усилий, а только движением воли – она не чувствовала веса, не шевелила ногами, не сгибала коленей. Только воля принесла ее туда, куда нужно: в место бесформенного света, где белый песок ослепительно сверкал под ногами – на нужном удалении от глаз, как будто она стоит, хотя своего тела она не видела. Ни рук, ни ног, ни торса. И нигде не было тени от нее.

Где-то впереди жужжали голоса, однако она еще не была готова и оставалась на месте, окруженная теплом и светом.

Мерцание, словно от факелов в густом тумане, приближалось в стороне от голосов, и теперь она видела ряд фигур. Шли склонившие головы так, что длинные волосы закрывали лица, женщины, обнаженные и глубоко беременные. Над каждой сияло, радужно переливаясь, солнышко размером с кулак.

Салинд хотелось бежать. В конце концов, она дитя мертвого семени. Рождена из утробы безумия. Она больше не жрица и больше не может дать благословения – ни бога, ни даже своего – никому, ни единому ребенку, готовому явиться на свет.

И все же эти огненные шары… она знала, что это души не рожденных, еще не родившихся, и матери идут к ней с какой-то целью, с нуждой.

Мне нечего предложить вам! Уходите!

И все же они шли, подняв лица, глядя темными пустыми глазами – и словно даже не замечая ее, шли сквозь Салинд.

Боги… некоторые из них были даже не человеческой расы.

Она ощущала жизнь каждого ребенка внутри проходящих сквозь нее женщин. Видела рождение, видела маленькое существо с удивительно мудрыми глазами – как у всех новорожденных (кроме, может быть, ее собственного). А потом летят года, ребенок вырастает, и лицо становится таким, каким будет до старости…

Но не у всех. Матери проходили сквозь нее одна за другой, и будущее ярко вспыхивало; некоторые действительно быстро умрут. Яркие, многообещающие искорки мигали, затухали и тонули во тьме. И она плакала о них, наполнялась мукой, хоть и понимала, что каждой душе предстоят бесчисленные путешествия, из которых смертным ведомо лишь одно-единственное – а их много, с бессчетными отклонениями, – и это потеря лишь для других, а не для самого ребенка, ведь в неописуемой, невыразимой мудрости он понимает все; и жизнь, которая кажется трагически короткой, может быть полной и нужной…

Другие, увы, умирали от насилия, и это было преступление против самой жизни. И эти души несли ярость, потрясение, отрицание. Несли жалобы, борьбу, горькое сопротивление. Нет, иногда смерть приходила в свой срок, а иногда – нет. Откуда-то послышался женский голос.

Благослови их, чтобы их не забрали.

Благослови, чтобы начали вовремя и сделали все до конца.

Благослови именем Искупителя против жестоких собирателей душ, отнимающих жизнь.

Благослови их, Дочь Смерти, чтобы жизнь каждого шла, как написано, ведь из завершения воцарится мир, а отрицание завершения – отрицание реализации всех возможностей, всех обещаний жизни – это преступление, грех, приговор на вечное проклятие. Берегись отнимающих жизнь, насильников! Гнусных убийц!